Теперь государь не доверял девицам, не желал слышать их ласковые нашептывания и даже в невинных глазах хотел отыскать притворство.

На прощеный день, в самый канун первого дня Великого поста, Иван Васильевич отправил на торг отряд опришников со строгим наказом: порезать изменников и рассадить по ямам. Однако, заприметив черные кафтаны царских слуг, народ в страхе разбежался по улицам, накрепко позакрывал ворота. Малюта сумел изловить только нескольких бражников, которые, упившись, не могли двигаться и, уютно расположившись под торговыми рядами, тихо спали.

Осмотрев попавшихся, самодержец повелел выпороть для пущей верности всех и немедля посадить на неделю к тюремным сидельцам, а потом, призвав Малюту Скуратова к себе, спросил:

— Неужно бабы и вправду меня не любят, Григорий Лукьянович?

— Как же такого молодца не любить, Иван Васильевич?! — искренне подивился Малюта Скуратов.

— Так ли уж я хорош?

— Не красная ты девица, Иван Васильевич, лукавить не стану. Но сила и рост при тебе! А о мощи мужицкой и говорить не приходится. Да любая девица от счастья пищит, когда о тебе думает!

— А кто тогда худую молву обо мне на торгах распускает, будто бы я баб силком беру?

— Крамольники все это, Иван Васильевич. Вот увидишь, и дня не минует, как мы их всех повыведем. Будет тогда для Никитки-палача работа.

— Верить я девицам перестал, Григорий Лукьянович. Если отдаются мне, то из-за моего величия царского или из-за страха. Всех баб московских порешить хочу, ни одну в живых не оставлю!

— Да что ты говоришь такое, Иван Васильевич, — посмел воспротивиться сказанному холоп, — понимаю, что молвишь не по лютости, а для красного словца, только ведь твои речи чужие уши могут услышать, а они-то донесут небылицу до королевских дворов. Прости меня за правду, государь, если и перечу порой тебе, то только от большой любви.

Нахмурился Иван, а у Малюты в глазах темень, словно загасили в комнате свечи.

— От большой любви, говоришь? — задумчиво произнес царь. — Ладно, не буду баб живота лишать, а вот за свой позор сполна рассчитаюсь. Вот что сделай, Гриша, пригони на царский двор самых красивых девиц со всей Москвы. Хочу с ними потолковать.

В первый день Великого поста опришники разошлись по домам кликать девиц на царский двор и, следуя указу Ивана Васильевича, выбирали прелестниц. Бояре держали за рукава дочерей и никак не желали их отпускать, но десятники, потрясая над головой государевым указом, оттесняли родителей от чад.

— По велению государя и приговору бояр, велено им быть на царском дворе!

В спор вступали матери и как могли выторговывали девичью невинность:

— Малые они еще, чтобы к государю в услужение идти. Я только вчера доченьку от сиськи оторвала, а ты к царю ее кличешь, бесстыдник! — И уже с надеждой: — Может, вместо доченьки я пойду?

Опришники хохотали от души. Щипали сытые бока боярынь и с сожалением разводили руками:

— Мы бы тебя взяли, хозяюшка, чем дряхлее плоть, тем горячее любовь! Да наш государь Иван Васильевич мало что в этом понимает, велел скликать девиц румяных да молодых. А у тебя щеки что тыква прелая!

К полудню на царский двор опришники согнали сотню самых красивых девиц Москвы.

Родителей за ограду не пускали, и через щели в саженном заборе они могли наблюдать за тем, как переминается с ноги на ногу замерзшее дитя, дожидаясь соизволения государя.

Стылым оказался первый день Великого поста.

Иван Васильевич не спешил, казалось, он задумал заморозить девиц. Государь уже собрал их в один большой и красивый букет, и осталось только подержать его на морозе, чтобы надолго лишить Стольную красы.

Иван вышел на крыльцо. Огляделся.

Великолепен был царь в праздном наряде: шуба волчья, шапка горлатная, на ногах сапоги в красных узорах, в руках посох золотой. Задумался государь: это зимой без красавиц прожить можно, когда холод замораживает не только землю, но и чувства. Но как без девиц быть весной, когда даже талые ручьи наполнены любовью и желанием?

Девки смотрели на Ивана испуганно и походили на ягнят, взирающих волка. Откроет сейчас государь рот и начнет заглатывать их одну за другой.

— Живите себе, бабоньки! — неожиданно разрешил Иван Васильевич. — Не хочу себя радости такой лишать. Только просьба у меня к вам одна имеется.

— Какая же, государь? — выкрикнула одна из девиц, по всему видать, самая отчаянная.

— Спляшите для меня.

— Как же не сплясать, Иван Васильевич, еще как спляшем! А заодно на морозе разогреемся.

— Вот и славненько, давно я девичью пляску не зрел. Только не шибко ли вы тепло одеты для веселого гуляния? Снимайте с себя шубейки.