Но и тут он просчитался. Должного эффекта страшные слова, заключенные в бумаге следователя, на арестантку, чего он никак не ожидал, абсолютно не произвели впечатления. Никак не отреагировала она и на заключительную фразу, громко и с пафосом произнесенную следователем:

— …Родионова Елизавета Петровна, русская, из дворянского сословия, признается виновной в контрреволюционной деятельности против Российской Федеративной Советской Социалистической Республики и приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу.

Всего этого Лиза просто не слышала. Уши, будто плотно заложенные ватой, пропускали только какой-то гул — мозг защищался и отказывался воспринимать происходящее. Она была вся как-то сама в себе, и даже глаза словно смотрели не на окружающее ее пространство, а будто внутрь нее, никак не воспринимая окружающее.

Нервничая и злясь, Херувимов что-то сказал охранникам и выхватил из кармана револьвер.

Клацнули винтовочные затворы.

— Пли, — коротко скомандовал бывший пристав и надворный советник.

Раздался нестройный залп. Затем еще один и еще. Хищно щерясь, палил из револьвера старший следователь Губернской ЧК Херувимов, вкладывая в выстрелы всю свою ненависть к женщинам, и в особенной мере к той, что так испоганила вместе со своим паскудным муженьком-вором всю его жизнь и стояла сейчас в восьми шагах от него. Пули, выбивая куски кирпича, впивались в стену сбоку и поверх головы Елизаветы, одна из которых ударила рикошетом в плечо, сорвав материю вместе с куском кожи.

— Хватит, — скомандовал Херувимов, вытирая пенную пленку с уголков губ.

Охранники, глядя на мертвенно-бледную женщину, гоготали во все горло. Хреновская, надо сказать, жизнь у солдата, да еще в такой дали от родных хуторов. А тут — такое развлечение, ну, прям, театр.

Шутка. Это была всего лишь шутка, часто применяемая следователями ЧК для того, чтобы сломать человека и выбить из него нужные показания. Часто это им удавалось…

— Ну, каково? — подошел Херувимов к непо-движно стоящей Лизавете. — Не описались?

Он потрогал низ ее живота.

— Гляди-ка, сухо, — обернулся он к охранникам, как бы призывая их порадоваться этому факту вместе с ним. А потом, приблизив свое обезображенное лицо вплотную к лицу Лизаветы, сказал, сипло и глухо: — Запомни, сука. Это был всего лишь пробный расстрел. А вот завтра будет настоящий. Я тебе это обещаю!

Кабинет главного бухгалтера Савелий открыл менее чем за полминуты. Как хорошо, что он, еще будучи старшим инспектором Наркомата финансов товарищем Крутовым, проявил интерес к отчетным бумагам банка и полистал гроссбух, где, помимо прочего, были записаны адреса служащих банка.

— Вот! — воскликнул он, ткнув пальцем в одну из строк. — Густав Густавович Краузе, Большая Проломная улица, дом Блохиной. Да это совсем рядом!

Взяв с собой Сергея и Якима, Савелий вылетел из предбанника хранилища и почти бегом ринулся по коридору. По холлу банка, усеянного спящими красноармейцами, он почти бежал.

Открыв входную дверь, Савелий с Якимом направились по Большой Проломной в сторону большого двухэтажного дома с вычурной лепниной и небольшим ажурным балкончиком. Сергей, проводив их взглядом, остался у дверей банка.

Дверь в квартиру Густава Густавовича им открыли не сразу. Его экономка, судя по голосу такая же старая, как и он сам, долго спрашивала из-за двери, кто такие да зачем пожаловали в такую рань. Родионов официальным голосом велел немедленно открыть дверь, ибо, дескать, товарищу Бочкову, комиссару банка, в срочном порядке понадобился Густав Густавович.

Дверь наконец открылась, и, оттолкнув древнюю старушенцию, Родионов с Якимом направились в спальню.

Хранитель уже проснулся и встретил их сидящим на кровати в ночной рубашке и колпаке, кои вышли из употребления еще во времена комедиографа Гоголя.

— В чем дело? — спросил он, с тревогой поглядывая то на Савелия, то на Якима.

— Собирайтесь, Густав Густавович, — строго приказал Родионов, сведя брови к переносице. — Обстоятельства и комиссар товарищ Бочков требуют вашего немедленного прибытия в банк.

— Я никуда не пойду, — пискнул старикан, опасливо отодвигаясь от Родионова.

— Это почему же, товарищ? — спросил Савелий.

— Потому! — взвизгнул хранитель и предпринял попытку ретироваться из спальни, но был еще в начале пути перехвачен Якимом.

— Ты куда, папаша? — угрожающе прошипел ему боевик. — Тебе сказано идти, значит, надо идти.

— Вы что, не узнали меня, Густав Густавович? — вымучил из себя улыбку Савелий. — Это же я, инспектор Крутов!

— Знаю я, какой вы Крутов, — надевая на себя брюки и сорочку, произнес Густав Густавович. — Мне товарищ Бочков все про вас рассказал. Никакой вы не Крутов, а вор, налетчик и рецидивист. Ишь, чего удумали, банк ограбить.