— Ну, как ты? — спросила Лизавету женщина, погладив ее плечо. — Чего эти изверги с тобой там сотворили?

Вместо ответа Лизавета натужно улыбнулась и спросила:

— Как вас зовут?

Женщина потрогала лоб Елизаветы, тревожно нахмурилась:

— Жар у тебя девка… Лизкой меня зовут, Елизаветой то есть.

Лиза улыбнулась снова.

— Здорово, и меня зовут Елизаветой.

— Да ну? — удивилась женщина. — Значит, мы тезки?

— Тезки… Спасибо.

— За что? — снова удивилась женщина.

— Ну, за заботу. За одеяло вот…

— Пустое, — отмахнулась женщина. — Чай, не звери, как эти, — кивнула она в сторону двери.

Допросы начались в девять утра, с перезвоном колоколов к обедне.

Вызывали по одному: Набоков, Манасеин, Крупеников… Никто из них в подвал не воротился; два револьверных выстрела на каждого ставили точку в их земном пребывании.

— Второй раз они в голову стреляют, для верности, — сказал злой мужской голос. — Контрольный выстрел называется.

Заскрежетал засов, в приоткрывшуюся дверь просунулась приплюснутая кудлатая голова:

— Баранов, выходи!

— Не пойду, — ответил старикан, что ругался матом.

— Почему? — опешил надзиратель.

— А не хочу. Мне и здесь хорошо.

— А ну, выходь, кому говорю.

— А пошел ты на хер.

Двое в гимназических тужурках захлопали в ладоши. Надзиратель зло зыркнул на них и закрыл дверь.

Со стороны Волги послышался гул. Затем явственно раздались взрывы и артиллерийская канонада.

— Это Народная армия идет, — сказал старикан, подойдя к крохотному оконцу. — Полковник Каппель.

— Говорили же, что чехословаки? — подал голос один из гимназистов.

— И чехословаки тоже идут, — согласился Баранов. — Скоро Казань будет наша.

— Дожить бы, — сказала женщина-тезка.

К полудню стала слышна и ружейная пальба. Охранники теперь врывались в камеру группами, выдергивали нужного им человека и уводили с собой.

Первым увели старика Баранова. Он сопротивлялся, и его уложили на пол ударом приклада в голову, а затем волоком вытащили из подвала.

Дошла очередь и до Лизаветы.

— Родионова! — заорал приплюснутый, выискивая взглядом Лизу.

Увидев ее, он с еще одним таким же красавцем пошел к ней, расчищая дорогу носком тяжелого армейского ботинка.

— Вставай, — подойдя к Лизавете, рявкнул он.

— Она больна, оставьте ее, — заступилась женщина-тезка.

— А ты молчи, и до тебя очередь дойдет, — тупо поглядев на женщину, сказал приплюснутый.

Носком ботинка он пнул Лизавету под ребра.

— А ну, вставай.

Лиза медленно стала приподниматься на локтях.

— Ну, ты, морда нерусская, — заслоняя собой Лизавету почти зашипела женщина. — Тебе же говорят, она больна.

Приплюснутый вперился бешеным взглядом в женщину. И тут в подвал вбежал еще один охранник.

— Иоаким, Янис, скорее! — залопотал он, переведя дух. — Все уже уехали. Пришел последний грузовик, больше не будет. Еще минута, и они уедут без нас. Чехи уже в городе!

Иоаким раздумывал недолго. Бросив напоследок какое-то ругательство на латышском языке, он исчез за дверью. Следом за ним выскочил Янис. Двери подвала захлопнулись, лязгнул засов, и все затихло.

С час все сидели молча. Потом к одному из окон подвала подошли двое в гимназических тужурках, умело высадили стекло, и один из них, взобравшись на спину другого, просунул в проем голову.

— Ну, что там? — спросили его.

— А не видать никого, — ответил он, вертя головой. — Нет никого, — повторил парень, спрыгнув со спины товарища. — Ушли все.

Попробовали было высадить дверь. Безрезультатно.

Тогда женщина, опекавшая Лизавету, вспомнила:

— А где мальчонка-то, кучеренок?

Его нашли, зарывшегося в солому и крепко спящего со страха.

Успокоили, сказали, что надо делать. Потом один из бывших гимназистов посадил его на плечи и поднял к оконному проему. Кучеренок просунул в проем голову, руку, плечо, извернулся ужиком и, сверкнув голыми пятками, исчез.

Ждали недолго. Через минуту взвизгнул отворяемый засов, и дверь подвала отворилась. Около четырех десятков человек горохом сыпанули в проем, и подвал мигом опустел.

— Идти сможешь? — спросила Лизавету женщина-тезка.