Шрифт:
Шах-Али внимательно перечитал грамоту, после чего скомкал бумагу и поднес к пламени свечи.
Грамота долго не хотела гореть, только неуверенно почернели края, но потом она разом вспыхнула, освещая ярким светом ханские покои. Пламя осветило огромный ковер на стене — подарок Сафа-Гирею самого султана, и Шах-Али почувствовал глубокую зависть: сам он теперь никогда не сможет добиться благословения Сулеймана. Кто знает, быть может, его помощь и пригодилась бы.
Но пока нужно ладить с царем Иваном, он ближе, чем султан, а значит, гяуров надо освободить завтра же. Это может вызвать в Казани новое волнение, но другого выхода нет.
Шах-Али хлопнул в ладоши, и в покои вошел евнух, такой же безобразный и толстый, как его господин. «Быть может, это единственный человек в ханстве, который предан мне целиком, даже женам я не могу доверить всех тайн».
— Привести ко мне Ильсияр!
Черный евнух поклонился:
— Слушаюсь, повелитель.
Шах-Али незаметно уснул на троне и не слышал легкого шага жены. Проснулся он от робкого прикосновения, когда она мягкой ладошкой коснулась его лица. Шах-Али открыл глаза, и жена осторожно опустилась на колени к повелителю.
— Я скучала по тебе, господин мой. Почему ты так долго не звал меня к себе? — обиженно поджала она губы.
Ильсияр, девушка из богатого рода, была приемной дочерью Шах-Али. Кто мог знать, что она вырастет в такую красавицу?! И он взял ее в жены.
— Я был занят, Ильсияр, — голос Шах-Али наполнился нежностью. — Но я думаю, ты простишь меня. Я приготовил тебе подарок. Вот видишь, на столе стоит шкатулка? Открой ее!
Ильсияр послушно подошла к столу, открыла шкатулку, и комната наполнилась музыкой.
— Ой, это мне?! — восторженно воскликнула красавица и достала височные подвески в форме птиц. — Какие они красивые!
— Надень! Я хочу увидеть тебя в них.
Украшение действительно очень шло ей. Шах-Али долго любовался Ильсияр. Быть может, это единственная женщина под солнцем, которая не замечает его уродства и старости и продолжает отдавать ему свою любовь, как молодому юноше, всю, без остатка.
На следующий день вестники ханской воли объявили на базаре указ Шах-Али:
— Всем мусульманам, кто бы они ни были, карачи или дервиши, как в самой Казани, так и за ее пределами! Всем, кто имеет рабов-христиан, — освободить их под страхом смертной казни!
Затаился базар. Если сейчас хан повелел освободить гяуров, то завтра прикажет заковать в железо мусульман.
А когда вестники съехали с базара, чтобы сообщить ханскую волю дальше, по площади прокатился рассерженный ропот:
— Это что же делается, мусульмане?! Кому же служит наш хан? Он верный пес царя Ивана! Разве Казани нужен такой хан?!
Уже никто не озирался по сторонам, боясь быть услышанным, говорили все:
— Пускай Шах-Али убирается обратно в Касимов!
— Если мы освободим наших рабов, кто нам вернет за них деньги?
— Пусть царь Иван выкупает их у нас!
На базарную площадь, громыхая пищалями и саблями, въехал отряд стрельцов.
— А ну разойдись! — выкрикнул детина тысяцкий. — Сказано же было царем — отпустить всех христиан! Почто им, словно скоту, в неволе томиться?! Эй, девка, — приметил тысяцкий в толпе босоногую девушку лет шестнадцати. — Чья ты раба будешь?
— Эмира Чуры Нарыкова, — отвечала она.
— С нами пойдешь! Кончилась твоя неволя.
К вечеру отряд стрельцов освободил немалую часть христиан. Они заполнили весь ханский двор.
— Тысяцкий! — крикнул Шах-Али.
— Да здесь я, царь! Давно уже тут стою, — прогудел над самым ухом Шах-Али грубоватый голос тысяцкого. — Жду, когда ты мне прикажешь чего.
Но хан приказывать не торопился.
— Все ли русские свободны? — спросил он.
— Да где там! — махнул рукой в сердцах стрелец. — Этих едва отбили, да и то, что у самой базарной площади были! Казанцы лукавые всех православных по ямам да по подвалам попрятали! Силу бы поболее, тогда и остальных из полона вызволим!
— Что говорят в Казани?
— Волнуются татары, недовольны, что рабов освобождаем. Думается, соберутся они с силой и тебя начнут из Казани выживать. Держись, царь!
На озере
Шах-Али любил озеро Кабан. Здесь, среди высоких яблонь и густых вишен, в ухоженном ханском саду, он, казалось, молодел душой. Тело так и наливалось здоровьем. А легкая летняя прохлада, которая тянулась с воды, всегда приятно обдувала лицо. С озера хорошо была видна и Казань, спрятанная за высокими дубовыми стенами.