— Положи обратно, — сказал ей на секунду вновь повернувшийся к комоду Костов. — Хватит этой муры.

Домой к Соловей они приехали на следующее после обнаружения трупа утро прямо из «Останкино», где сообщили коллегам журналистки о ее кончине и прихватили с собой Марфу — на всякий случай. Она бывала у товарки, знала, как здесь все должно было выглядеть, и могла помочь при осмотре квартиры. Сейчас репортерша стояла за спиной у Костова, и глаза у нее были как тарелки.

— Невероятно! — пролепетала она, наблюдая Надежду с найденным резиновым изделием и откровенными карточками в руках. — Этого не может быть. Дуся… Это так на нее не похоже… Ей подбросили…

Костов подумал: «Показал бы я тебе ее фотографии — как она лежит в луже, залитая кровью, с задранной юбкой… Но не буду, жалко мне тебя. Вот тогда бы ты не говорила «подбросили»…»

Эти фотографии Костов показал Абдулову и через секунду чуть не пожалел, что сделал это. Оперу и в голову не приходило, что мужик может быть столь чувствительной персоной. Абдулов повел себя как кисейная барышня. Телезвезда побелел как полотно, губы у него затряслись, а лоб покрылся испариной. Он, как рыба, начал хватать ртом воздух, а дрожащими руками шарить по столу в поисках сигарет и зажигалки. Эти шарящие по столу руки… Костов сначала не понял, что Абдулов просто хочет закурить. Казалось, тот тронулся умом. Опер наблюдал за двигающимися беспорядочно руками и, напротив, неподвижным, застывшим бессмысленным лицом Абдулова и не знал, что предпринять. Вызывать «Скорую»? Бежать за нашатырем и валокордином?

Лишь сделав первую глубокую лихорадочную затяжку, Абдулов немного пришел в себя, но в течение всего разговора был заторможен, отвечал невразумительно после долгих пауз и мыслями витал где-то далеко от «Останкино».

— Вам плохо? Вызвать врача? — осведомился у него Костов, но Абдулов энергично замотал головой — мол, нет-нет, спасибо, мне уже лучше.

— Просто… — Абдулов сглотнул, — я никак не приду в себя. Сначала Олег, теперь Дуся…

— Да, странный у вас случился мор, — поддакнул Костов, но тут же извинился за неподобающий тон. «Черт! Теряю чувство реальности и меры, — ругнулся на себя Костов. — Не все вроде тебя, что ни день, трупы разглядывают, все-таки помни… Для них это шок».

Ничего ценного из беседы с Абдуловым он не извлек. Для того поведение Соловей, которую не видели и не слышали на работе около месяца (неделю у Дуси было окно, а потом она внезапно, наплевав на все рабочие планы, позвонила по телефону в отдел кадров и, ничего не объяснив, взяла отпуск, чем привела всю команду в ярость), тоже оставалось загадкой. Раньше такого никогда не случалось, она всегда связывалась с коллегами. Требовалось согласовать план съемок, утвердить сюжеты, заказать камеры — словом, все как обычно. Администраторы ей звонили, оставляли сообщения, но толку никакого не было, такое впечатление, что дома она не появлялась и записей на автоответчике не читала.

Потом открылась еще одна причина потрясения и замешательства Абдулова — он ломал голову над тем, как сообщить о смерти Соловей в прессе. Весть о том, что журналистку восьмого телеканала, ведущую «Культурных новостей», зарезали в подворотне в проституточьем прикиде, давать в эфир было немыслимо. Конечно, шила в мешке не утаишь, долго скрывать обстоятельства смерти Соловей не удастся. Абдулов лучше других знал своих коллег-репортеров — все что угодно разнюхают и раскопают, а еще и напридумывают при этом с три короба, главное, чтоб интереснее было. Он может попробовать воззвать к их чувству профессиональной солидарности, но слишком на эту солидарность Абдулов не рассчитывал. Первое время ребята будут крепиться и помалкивать, а потом все равно кто-нибудь не удержится и даст утечку — вполне вероятно, анонимную… В журналистике, как и везде, дружба дружбой, а табачок врозь. Каждый репортер желает стать автором сенсации. Абдулову требовалось время, чтобы все обмозговать и придумать какую-то первоначальную пристойную версию событий — для публики, для зрителей, для Огульновского и Кремля, наконец! Пусть потом все раскроется, плевать. Первая версия крепче других застрянет у обывателя в мозгу, а все последующие станут лишь шлейфом слухов, сплетен, домыслов и спекуляций, которые сопровождают любое громкое — тем более трагическое — событие, любое известное имя.

Абдулов и Костов договорились, что пока — на день, на два, сколько можно потянуть — воздержатся давать информацию о смерти Соловей в прессу. В конце концов это случайность, что Костов узнал ее там же, при обнаружении на месте преступления. А так бы лежал бесхозный труп в морге, и менты с ног бы сейчас сбивались в попытках установить личность убитой… А все-таки странно, что Абдулов был так потрясен новостью о смерти Соловей, думал Костов. Когда убили Лосского, он держался лучше.

— А что, могли Алену Соловей на такое задание послать — сыграть роль проститутки для телесюжета? Влезть в шкуру живописуемого объекта? Так сказать, журналистское расследование, специальный репортаж. Ну там, «письмо позвало в дорогу»… — поинтересовался Костов у Марфы — ее давно пора было вывести из оцепенения.

— Мы не газета и не журнал — мы на сюжет без камеры не ездим, — ответила Марфа. — А вы видели на Дусе камеру? На такое Абдулов никого бы не послал — тем более свою сотрудницу, тем более Соловей. Что бы вы ни думали об Абдулове, а он соображает и умеет распознавать опасные ситуации. Он не авантюрист — в легкомыслии его не упрекнешь. Да вы знаете, что он ни одной репортерше ни разу не разрешил съездить в Чечню! А как некоторые просили, как давили ему на психику — и мужским шовинистом называли, и деспотом, и Кечину жаловались. Да я сама называла и жаловалась. Тоже ведь хочется выделиться, засветиться на главном событии, на «новости дня». На репортажах о моде сделаешь себе серьезное имя в журналистике? Не сделаешь. Фиг! У Абдулова зарок — он женщин в «горячие точки» не пускает, как бы они ни бесились! «Вам рожать!» — и весь разговор. А скажешь, мол, ребенок уже есть, ответит: «Тем более! Нечего детей сиротить!» А Соловей… Да в голову никому не пришло бы именно Дусю использовать в таком сюжете! Она… Она ханжа была, как мы считали. Ханжа с вечно поджатыми губками. Это так на нее не похоже…

— Почему она не насторожилась? — произнес Костов, обращаясь неизвестно к кому, когда он и Надежда на трясущемся милицейском «уазике» возвращались к себе в управление. — Нет, я, конечно, понимаю, что существует масса других увлекательных вопросов, на которые у нас нет ответа. Зачем Соловей вообще этим занималась? Как она там оказалась? Почему ее убили? Но я не понимаю, почему она не насторожилась, когда ее снял мужик со следами царапин на щеке. Не понимаю. Ведь она не дура.

— Шеф, — пожала плечами Надежда. — А откуда она могла узнать про царапины, которые заполучил убийца Лосского? Ведь мы эту информацию до поры не разглашали. Утечка произошла уже в связи с арестом Абдулова, а Соловей, видимо, к тому времени с головой ушла в это свое «хобби». Пропадала днями и ночами, к телефону не подходила, автоответчик не прослушивала, телевизор не смотрела. Она небось и знать не знала, что Абдулова в мочиловке заподозрили, что он в Бутырку на пару дней загремел… Я другого не пойму, — в свою очередь задалась вопросом Надежда. — Всю эту историю грехопадения… Я имею в виду похождения Соловей на панели. Если редакционного задания не было… Она что, так на булавки подрабатывала? Журналистка, телевизионщица. Как можно? Как не противно? Ведь девка не нуждалась, с голоду не подыхала, многодетной семьей не была обременена. Я понимаю, в моей родной деревне, где, кроме как обслужить проезжего дальнобойщика прямо у него в машине, другой работы для баб нет. У нас рядом трасса проходит. Там девки семьи содержат, родителям помогают, детей в люди выводят… Всю деревню автострада кормит. Их и не осуждает никто, потому что выживают, как могут. Таким, как Соловей, тысячи — да что там, сотни тысяч, если не миллионы по всей стране завидуют, сидя в своих зачуханных райцентрах и поселках городского типа. В «Останкино» работает, на экране появляется, верный кусок хлеба с маслом имеет… Душу бы продали, лишь бы на ее месте оказаться. А эта… леди с высшим образованием целый комод потаскушьими тряпками набила. Чего ей не хватало?