Это – единственный, чисто эгоистический пункт мирного соглашения. Эвелин не способна смириться с мыслью, что Маркус вечно обманывает людей, следующих за ним. Я не спорю с ней.

Джоанна молчит. Она зачесала волосы назад, и ее шрам теперь особенно заметен. Но так она выглядит сильнее – теперь она не прячется за завесой волос, скрывая свою сущность.

– Нет, – отрезает Маркус.

– Маркус, – произносит Джоанна, но он игнорирует ее.

– Не тебе решать, Эвелин.

– Прости, Маркус, – повышает голос Джоанна, – но то, что она предлагает, слишком хорошо, чтобы отвергать. Мы получаем все, что нам нужно, и без всякого насилия.

– Я по праву являюсь лидером, – упирается Маркус. – Я…

– Нет, – прерывает его Джоанна. – Это я – лидер верных. Или ты принимаешь условия Эвелин, или я объявлю всем, что ты не захотел поступиться своей гордостью и отверг мирный договор.

Лицемерная маска невозмутимости пропадает, открывая нам его собственное злобное лицо. Но угроза Джоанны, ее угроза, высказанная безупречно спокойным тоном, явно на него подействовала. Он недовольно качает головой и смотрит в сторону.

– Я согласна, – говорит Джоанна и направляется к нам, протягивая ладонь Эвелин.

Моя мать стягивает перчатки, и они пожимают друг другу руки.

– Утром мы должны собрать всех и объявить о новом плане, – говорит Джоанна. – Ты гарантируешь безопасность собрания?

– Сделаю все, что от меня зависит.

Я проверяю время. Уже прошел час после того, как мы с Амаром и Кристиной расстались у Хэнкок-билдинг. Следовательно, он уже должен сообразить, что вирус не распылили над городом. А может, и нет. Так или иначе, но я обязан сделать то, ради чего сюда пришел: разыскать Зика и его мать.

– Мне пора, – говорю я Эвелин. – Я заберу тебя завтра после полудня.

– Отлично, – кивает она и энергично растирает мои замерзшие пальцы, как делала всегда, когда я был ребенком.

– Значит, ты опять покидаешь нас? – уточняет Джоанна.

– Да, – заявляю я. – А тебе – удачи. Люди снаружи собираются вырубить город. Будьте осторожны.

– Не волнуйся, – улыбается Джоанна.

Чувствую на себе тяжелый, давящий взгляд Маркуса и заставляю себя посмотреть на отца.

– До свидания, – кидаю я ему.

Ханна, мать Зика и Юрайи, сидит в гостиной на кресле. Ее маленькие ступни не достают до пола. Ханна одета в рваный черный халат и тапочки, но у нее донельзя величественный вид. Оглядываюсь на Зика, который трет глаза кулаками, чтобы проснуться.

Амар и Кристина обнаружили их вовсе не среди других революционеров возле Хэнкок-билдинг, а в их квартире над штаб-квартирой лихачей. Кристина догадалась оставить Питеру и мне записку с их расположением в нашем бесполезном пикапе. Питер сейчас ждет в новом фургоне, найденном для нас Эвелин, на котором мы и вернемся в Бюро.

– Простите, – начинаю я, – просто ума не приложу, с чего начать.

– Начинай с худшего, – отвечает Ханна, – например, с того, что случилось с моим сыном.

– Он серьезно пострадал во время нападения. Был взрыв, а Юрайя находился слишком близко от него.

– Боже, – восклицает Зик и начинает раскачиваться вперед и назад.

А Ханна просто склоняет голову, пряча от меня лицо.

В гостиной пахнет чесноком и луком, наверное, они недавно ужинали. Я оглядываюсь по сторонам. Напротив висит перекошенная семейная фотография: малыш Зик стоит рядом с матерью, на коленях которой балансирует совсем еще маленький Юрайя. У их отца – пирсинг: проколоты и нос, и ухо, и губы. Его смуглая кожа и широкая улыбка кажутся мне знакомыми – он передал свои черты обоим сыновьям.

– Он находится в коме, – выдавливаю я. – И…

– И он не собирается просыпаться, – заканчивает за меня Ханна.

– Да, – киваю я, – и я хочу забрать вас. Вам надо принять насчет него решение.

– Решение? – вскакивает Зик. – Ты имеешь в виду, отключать его или нет?

– Зик, – властно кивает головой Ханна, и тот снова садится на диван, почти утопая в подушках.

– Конечно, мы не собираемся поддерживать в нем жизнь таким способом, – изрекает она. – Он бы этого не захотел. Но обязательно поедем повидать его.

– Понятно, – говорю я. – Но есть кое-что еще. Нападение являлось… восстанием, в котором участвовали многие из людей, живущих в тех местах. И я тоже.

Опускаю голову и сверлю взглядом пол, уставившись на трещины в половицах. Но они молчат, и я продолжаю:

– Зик, я не выполнил обещания. Я не присматривал за ним так, как был должен. Прости меня, Зик.

Решаюсь, наконец, поднять на него глаза. Он рассматривает пустую вазу на журнальном столике. На ней – рисунок из бледных роз.