Достигаю дверей. Цепляю бомбу к металлической планке возле створки, и зажимаю зубцы коробки, фиксируя ее. Потом лечу назад, сажусь на корточки, нажимаю кнопку детонатора и закрываю уши ладонями. Звук взрыва вибрирует в моих костях. Хотя бомба и небольшая, мощь ее взрыва швыряет меня на пол. Пистолет выпадает у меня из руки и отлетает. Я в шоке замираю, а на меня сыплются осколки стекла и металла. Когда пытаюсь встать, голова у меня кружится и гудит. В коридоре появляются охранники. Кто-то открывает огонь, и пуля попадает мне в руку, не задев кость. Вскрикиваю. Перед глазами мелькают круги. Я, спотыкаясь, бросаюсь вперед и вбегаю в помещение.

Я в вестибюле со множеством опечатанных дверей со смотровыми окошками. За ними – Оружейная Лабораторию, ряды приборов и непонятных устройств и полные ампулы, подсвеченные снизу, как на выставке. Что-то шипит. Понимаю, что сыворотка смерти распространяется по комнате, но у меня нет времени надевать защитный костюм. Я знаю, просто знаю, что смогу уцелеть. Я выживу.

Штаб бесфракционников, который для меня все еще остается штабом эрудитов, кажется очень мирным. Ничего, кроме светящихся окон, не намекает на то, что внутри есть люди. Останавливаюсь перед входом и недовольно хмыкаю.

– В чем дело? – спрашивает Питер.

– Ненавижу это место, – отвечаю я.

Он убирает с глаз мокрую челку.

– Так что мы собираемся сделать? Разобьем окно? Или поищем заднюю дверь?

– Я просто зайду и все. Я же ее сын.

– Который предал ее и покинул город, хотя она запретила это делать, – напоминает он. – Она послала за тобой людей, чтобы остановить тебя. И у них – оружие.

– Мне все равно, – говорю я. – Будь здесь, если хочешь.

– Не надейся. Куда ты с сывороткой, туда и я, – усмехается он. – Если тебя застрелят, я заберу ее и смоюсь.

– Ничего другого я от тебя и не ждал.

Питер вообще странный тип.

Переступаю порог и оказываюсь внутри. Первое, что бросается мне в глаза, – склеенный наспех портрет Джанин Мэтьюз. Кто-то нарисовал красной краской над каждым ее глазом крест и написал «Фракционная мразь». Несколько людей с повязками бесфракционников поднимаются нам навстречу. Некоторых из них я видел еще тогда, когда они сидели вокруг костров на складах. Это напоминает мне, насколько велико их количество – гораздо больше, чем мы подозревали.

– Мне нужно встретиться с Эвелин.

– Конечно, – ухмыляется кто-то, – так мы тебя и впустили.

– У меня есть сообщение от людей извне, – объясняю я. – Уверен, ей будет интересно.

– Тобиас, – восклицает какая-то женщина.

Это наша соседка по сектору альтруистов, ее зовут Грейс.

– Привет, Грейс. Мне надо поговорить с мамой.

Она нерешительно покусывает губу и смотрит на нас. Ее рука, сжимающая пистолет, чуть расслабляется.

– Ну, это вообще-то запрещено.

– Ради бога, – прерывает ее Питер. – Просто доложите ей, что мы здесь.

Грейс ныряет обратно в толпу и исчезает. Мы ждем так долго, что плечи начинают болеть от поднятых рук. Наконец, Грейс возвращается и манит нас к себе. Мы направляемся в фойе, проходя через гущу народа, как нитка сквозь игольное ушко. Грейс ведет нас к лифту.

– Как получилось, что у тебя пушка, Грейс? – спрашиваю я. – Никогда не слышал, чтобы альтруисты стреляли.

– Фракции расформированы, – заявляет она. – А у меня есть чувство самосохранения.

– Хорошо, – говорю совершенно искренне.

Альтруисты были так же порочны, как и другие фракции, но их недостатки менее очевидны и скрыты под маской самоотверженности. Но требовать от человека, чтобы он отказался от себя, задвинул свое «Я» на второй план, ничуть не лучше, чем поощрять его к убийству.

Мы поднимаемся на тот этаж, где раньше располагался административный офис Джанин. Однако мы минуем его и заходим в конференц-зал со столами, диванами и стульями, расставленными строгими квадратами. В огромные окна, протянувшиеся вдоль всей стены, светит луна. Эвелин смотрит в окно.

– Ступайте, Грейс, – произносит она. – Значит, Тобиас, у тебя есть послание?

Ее густые волосы связаны в узел, на серой рубашке – повязка бесфракционников. Она выглядит измотанной.

– Слушай, подожди в коридоре, – прошу я Питера, и тот, к моему удивлению, не спорит.

Мы с матерью остаемся одни.

– Люди извне не посылали тебе никаких сообщений, – начинаю я. – Они собираются стереть память всех жителей города. Считают, что с нами не о чем говорить, а взывать к нашим лучшим чувствам – бессмысленно.