– Думаю, нам нужно некоторое время, чтобы привыкнуть, – подает голос Ханна и откашливается.

– Но сегодня мы возвращаемся в Резиденцию, и вам надо пойти с нами, – вздыхаю я.

– Хорошо. Подождите нас снаружи, мы будем готовы через пять минут.

В мрачном молчании мы медленно едем назад. Луна то исчезает, то снова появляется из-за туч. Машина подпрыгивает на кочках – крупные белые хлопья вихрем проносятся в свете фар. Интересно, может, Трис тоже сейчас смотрит в окно, наблюдая за поземкой, которая несется по бетону и заметает самолеты? Может, там все же лучше, чем в городе?

– Значит, ты сделал это? – шепчет мне на ухо Кристина.

Я киваю, а она чуть прикрывает лицо ладонями. Знаю, что она чувствует себя, наконец, в безопасности.

– А тебе удалось привить свою семью? – спрашиваю я.

– Ага. Мы нашли их вместе с верными, в Хэнкок-билдинг, – отвечает она. – Но время «перезагрузки» уже прошло. Наверное, Трис и Калеб успели.

Ханна и Зик о чем-то потихоньку переговариваются. Похоже, новый странный мир удивляет их. Амар периодически оглядывается на них и вводит обоих в курс дела. Меня несколько напрягает то, что он отвлекается от дороги, и я стараюсь не обращать внимания на приступы паники и сосредоточиваюсь на снегопаде.

Я всегда ненавидел пустоту, которую приносит с собой зима: бесцветные пейзажи и совершенное отсутствие разницы между небом и землей. Деревья, превращенные в скелеты, и город, напоминающий пустыню. А если в этом году я смогу полюбить зиму?

Мы быстро проезжаем сквозь ворота в заборах Резиденции и тормозим около задних дверей. Охранники куда-то запропастились. Вылезаем из пикапа, и Зик подхватывает мать под руку. Когда мы заходим в здание, понимаю, что Калеб справился – нигде нет ни души. Вероятно, местных удачно «перезагрузили».

– Куда они подевались? – изумляется Амар.

Мы шагаем мимо покинутого КПП. За ним я вижу Кару. Ее лицо в синяках, на голове – повязка. Она очень встревожена.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Кара только склоняет голову.

– Где Трис? – продолжаю добиваться от нее ответа.

– Прости, Тобиас.

– Кара, что стряслось? – кричит Кристина.

– Трис отправилась в Оружейную Лабораторию вместо Калеба, – начинает Кара. – Она пережила сыворотку смерти и сумела активировать сыворотку памяти, но в нее стреляли, и…

Я чувствую, когда люди врут. Конечно, Трис жива, ее глаза блестят, на щеках – румянец, а ее маленькое тело полно силы и энергии, как было, когда она стояла в лучах света в атриуме. Трис не могла оставить меня здесь одного.

– Нет, – шепчет Кристина, – нет, это какая-то ошибка.

Кара плачет. И я сам понимаю, что Трис, разумеется, отпихнула Калеба и бросилась в Лабораторию. Кристина что-то говорит, но ее голос доносится до меня приглушенно, будто я нырнул в воду. Черты лица Кары расплываются, мир вокруг меня превращается в тусклую смазанную картину. А если я сделаю вид, что ничего не произошло, может, тогда все изменится? Кристина сжимается, не в силах выдержать навалившееся горе. Кара обнимает ее. А я просто стою неподвижно.

Когда ее тело первый раз коснулось сетки, все, что я увидел, – это серое пятно. Я перетащил ее через край. Ее рука была маленькой и теплой, а затем она встала передо мной – невысокая, тоненькая, самая обычная и вроде бы ничем не примечательная, за исключением одного. Она прыгнула самой первой.

Даже я этого не сделал.

Ее глаза были решительными и настойчивыми.

Такими красивыми.

Но в самый первый раз я заметил ее в коридорах школы. Потом – в день похорон моей матери. И еще в секторе альтруистов.

Огонь, пылающий настолько ярко, не может угаснуть.

Тащусь по коридору… Я не знаю, день сейчас или ночь. Мы с Кристиной следуем за Карой. И я совершенно не помню путь от входной двери к моргу.

Она лежит на столе, и на мгновение мне мерещится, что она спит. Я прикоснусь к ней, она улыбнется и поцелует меня. Но когда я дотрагиваюсь до ее руки, она оказывается холодной, твердой и неподатливой.

Кристина всхлипывает. Я стискиваю пальцы Трис, надеясь, что если сожму посильнее, то вдохну в нее жизнь.

Потом я осознаю, что она ушла навсегда. Тогда силы покидают меня, я падаю на колени и плачу навзрыд. Все во мне молит лишь еще об одном поцелуе, одном взгляде… одном слове, хотя бы одном.

В последующие дни только постоянное движение помогает мне хоть немного приструнить свое горе. Поэтому я брожу по Резиденции. Наблюдаю, как окружающие оправляются от последствий воздействия сыворотки памяти и постепенно, но неотвратимо меняются.