Новокрещенов, глядя в окно, покачал неодобрительно головой:

– Простота русопятая! Папаша этих пацанов таких, как Ванька, на Памире отстреливал, а он с ними развлекается… Садись, Ирина, рассказывай, что случилось. Не зря ведь пожаловала?

Ирина Сергеевна села на краешек табурета, сказала, теребя в пальцах скомканный платочек:

– Фимка умерла.

Новокрещенов воззрился на гостью растерянно, поскреб пятерней серебристую щетину на подбородке, спросил:

– Господи, она-то с чего?

– Рак. А потом этот… Ну, в общем, суицид… – всхлипнула Ирина Сергеевна, промокнув глаза.

– Ну дела-а… – Новокрещенов явно не знал, как реагировать на такое известие. И это понятно. С одной стороны, Фимку ему, безусловно, жалко. Расстались они легко, беззлобно, Ирина Сергеевна не помнила, чтобы подруга хаяла бывшего мужа. Так, досадовала порой, что оказался не тем человеком, какой ей нужен, потому и не сложилось… С другой – они не жили вместе уже больше пятнадцати лет, детей у них не было… Нет, горевать шибко он не мог, это было бы фальшиво. Просто оборвалась еще одна нить, связывавшая его с прежней, благополучной жизнью, и это, конечно, тоже болезненно.

Новокрещенов скривился, опять потер неряшливо заросшую щеку, словно зуб ноющий успокаивал, да так и не успокоив, зажмурился, присел поодаль на койку, заправленную суконным солдатским одеялом, сказал горько:

– Так вот, Ира. Живем вроде, живем, а потом раз – и нету. А зачем жили, спрашивается? Раньше-то хоть в Бога, в загробный мир верили. В вечное, так сказать, бытие.

Она уже пожалела о том, что пришла сюда. Что за дело этому опустившемуся, обрюзгшему до Фимкиной смерти?

Повод для очередного запоя с дружком придурковатым. Нет, зря пришла!

– Я, Ира, третий день уже не пью. Ни в одном глазу! – оправдывался Новокрещенов. – Вот на пару с приятелем завязать пытаемся. Чтоб, значит, не в одиночку страдать.

– Ах, три дня… – скептически усмехнулась Ирина Сергеевна. На примере Игоря она знала цену таким покаянным просветлениям, длившимся от силы пару недель, за которыми следовало еще более яростное, убийственное для окружающих пьянство.

– Работаешь? – помолчав, спросила она.

– Я ж на пенсии… По выслуге лет, – виновато пояснил Новокрещенов и поинтересовался вяло: – А Игорь как? Все врачует?

– Врачует… пока, – усмехнулась Ирина и добавила неприязненно: – Сговорились вы, что ли, спиваться-то?

– Жизнь такая, – вздохнул Новокрещенов.

– Жизнь! Да что вы видели в жизни-то? Горе перенесли, войну? Ноги вам поотрывало, изранило? Жили в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывали, ели-пили да спали… Работенка – не бей лежачего, целители-врачеватели! Один в поликлинике градусники ставил, другой пупки больным зеленкой мазал. От безделья вы пьете, вот от чего!

Новокрещенов молчал, свесив седую голову, потом, вздохнув, процитировал:

– Помнишь, у Высоцкого? «Безвременье вливало водку в нас…»

– Пока вы спивались, по квартиркам родительским да гнилушкам таким вот прятались, война началась, и ваши дети… Наш Славик… жизни за вас, оглоедов, кладут. За таких, как ты, пенсионер Новокрещенов, за муженька моего бывшего… дружка твоего толстозадого, Игоречка… У-ух, ненавижу! – Она поднялась резко с табурета, и тот опрокинулся с грохотом. Новокрещенов мелко вздрогнул и, покосившись на гостью, спросил опасливо:

– А что… Славик? Он… в армии служит?

– В армии. Воюет! – с неожиданной для себя гордостью сказала Ирина Сергеевна, а потом, вспомнив о своей беде, словно укол в сердце ощутила, ойкнула, поправилась: – Воевал.

Новокрещенов молчал подавленно, и она, пожалев его – мятого, несчастного, загнанного в собачью конуру, спросила примирительно:

– На похороны-то пойдешь?

– Пойду, – с детской готовностью кивнул Новокрещенов и тоже встал с койки, поинтересовался с надеждой: – Может, помощь нужна? Так я сейчас, мигом. У меня и деньги есть…

– Сиди уж… – улыбнулась грустно Ирина Сергеевна. – В редакции сказали, что сами управятся. А вот из родственников, выходит, только ты да я… Оденься поприличнее. Есть во что?

Новокрещенов, воодушевленный смягчившимся тоном гостьи, открыл скрипучую дверцу громоздкого платяного шкафа и продемонстрировал черный, почти новый костюм.

– Да ты, Георгий, прямо жених с приданым! – усмехнулась скорбно Ирина Сергеевна. – Пойду я, пожалуй…

Она уже раскаялась, что так вот, с порога, набросилась на него, и чувство жалости к этому крупному, нескладному мужику, который топтался сейчас перед ней виновато, усилилось. В конце концов она ошарашила его своим сообщением, а ведь он, вполне вероятно, до сих пор неравнодушен к Фимке, может быть, даже любит ее и переживает. Бывает же так?!