Рубцов подошел к раненому, наклонился:

– Ты живой? Отключился, гад, – пояснил, обернувшись, Самохину. – Ну, его счастье… Сигареты есть? Давай закурим, Андреич. Времени у нас мало. Нам с тобой надо еще до прокуроров, начальства разного, показания зэков собрать. Иначе «кумовья» все так вывернут, что крайними мы, режимники, окажемся.

Самохин углубился в чтение нескольких криво оторванных второпях тетрадных листов, заполненных размашистым, неряшливым почерком майора Рубцова. Пробежав объяснительную, уточнив кое-какие моменты у косноязычного, заговорившего от страха с особенно сильным акцентом Мамедова, Самохин составил для себя более или менее четкую картину всего случившегося в ту ночь.

Срок, отпущенный Скляром обитателям «пресс-хаты» на разработку Кречетова, истек, и после объявления по радио изолятора команды «отбой», осужденные Быков, Афонькин, Ворожцов и Мамедов решили сломать бизнесмена. Залепили обрывком бумаги смотровой глазок на двери камеры, затем здоровенные Быков и Ворожцов навалились на уснувшего Кречетова, заломили ему за спину руки, сдавили шею, положили поперек шконки лицом вниз. Плюгавый, весь в сочащихся гноем угрях на лице Афонькин приставил к шее жертвы длинный заточенный электрод. Мамедов принялся стягивать с Кречетова штаны. Бизнесмен оказался мужиком крепким. Сначала от удара ногой отлетел, грохнувшись о стену, Мамедов. Потом Кречетов извернулся, стряхнул с себя, разметал Быка с Ворожцовым по камере тяжелыми ударами бывшего боксера. Оказавшись лицом к лицу с разъяренной жертвой, ополоумевший от ужаса мозгляк – Афонькин вогнал в сердце бизнесмена электрод по самую рукоятку. Кречетов покосился на торчащий у него из груди штырь, обмотанный на рукоятке разноцветными шерстяными нитками, шагнул к присевшему в страхе убийце, но второго шага сделать не успел, рухнул на пол и умер, сложив на сердце пустые, сжатые в кулаки руки, сквозь которые протекло несчитано денег, но в смертный час не ощутившие ничего, кроме ржавого холода поразившей насмерть заточки.

Поняв, что свершилось непоправимое, зэки быстро пришли в себя, уложили тело на нижний ярус шконки и, заварив на чадящем фитиле из лоскута, оторванного от казенного байкового одеяла, чифир в закопченной эмалированной кружке, принялись, прихлебывая мелкими глотками и обжигаясь, разрабатывать план дальнейших действий.

Больше всех переживал и дергался Бык, и в конце концов сокамерники согласились с предложенным им, как показалось тогда, единственно верным решением – «ломиться» из изолятора. Подбитая на дерзкий побег братва, конечно, не знала, что после случившейся оплошности с Кречетовым для Быкова, чьей страшной тайной владел пожилой угрюмый майор, попытка вырваться из СИЗО немедленно, до исхода ночи, давала хотя и призрачный, но единственный шанс остаться в живых. То, что Самохин мстительно исполнит угрозу и раскроет роль Быка в том давнем убийстве воровского «авторитета» Алмаза, сомневаться не приходилось. И тогда Быкова ждала страшная участь, в сравнении с которой риск получить при побеге пулю казался счастливым искуплением всех грехов.

Афонькину, имевшему уже десятилетний срок за изнасилование с убийством, «довесок» за еще одного «глушака» был тоже ни к чему. Туповатые Ворожцов и Мамедов, отсидевшие за разбой и грабеж по пять-шесть лет, просто соскучились по свободе и ради попытки вырваться из тюрьмы были готовы на все.

Прорываться решили с боем, напав на дежурный наряд. Работавший несколько лет назад, еще при первой судимости в хозобслуге СИЗО Афонькин был хорошо знаком с устройством изолятора, порядком несения службы дежурным нарядом в ночное время, свободно ориентировался в режимных корпусах, знал все переходы и пообещал кратчайшим путем вывести группу беглецов на КПП.

По замыслу обитателей «пресс-хаты», после того как удастся завладеть ключами дежурного, следовало открыть на продоле еще несколько камер. И пока ошарашенные внезапной свободой зэки будут шуметь, метаться по корпусам, отвлекая на себя внимание, беглецы, воспользовавшись суматохой, целеустремленно рванут прямо на КПП. А там – вот он, город, с его темными проулками и подворотнями, жадными до «калыма» в ночную пору водителями-частниками. Тормози любого, забирай машину, и… здравствуй, свобода!

В эту ночь ответственным от руководства в изоляторе оставался майор Барыбин. Недолюбливавший замполита Рубцов ушел против обыкновения домой еще засветло. Когда контролер с продола позвонила в дежурку и передала, что в двухсотой камере стало плохо с сердцем одному из заключенных, Барыбин приказал ДПНСИ капитану Варавину немедленно отправляться туда и сам поспешил следом, оставив за пультом, «на хозяйстве», помощницу дежурного по СИЗО Ленку.

Увидев через форточку-«кормушку» неподвижно лежащего на койке Кречетова и встревоженных сокамерников, один из которых, Афонькин, заботливо махал перед лицом бизнесмена полотенцем, преисполненный человеколюбия Барыбин приказал обитателям камеры отойти к дальней стене, после чего скомандовал контролерше-«Дюймовочке» открыть дверь.

Первым внутрь «двухсотой», как и положено по инструкции, шагнул капитан Варавин. Его убили сразу, едва он переступил порог камеры. На этот раз электродом вооружился высокий, раскормленный на «кумовских» харчах Ворожцов. Стоявшая за спиной Варавина контролерша схватилась за вооруженную заточкой руку зэка, повисла на ней, сохранив тем самым жизнь замполита. Подоспевший на помочь сокамернику Бык пятерней сдавил шею «Дюймовочки», потом ударил головой о стену и отшвырнул, как поломанную куклу. Оставшийся один на один с зэками Барыбин упал на колени и заскулил, с ужасом глядя, как под растрепавшимися русыми кудрями контролерши расплывается темно-багровая лужа.

Торопясь, зэки пинками загнали замполита в камеру, где он, перескочив на четвереньках через труп Варавина, шустро юркнул под шконку и затаился в затхлой, пропахшей зэковскими портянками темноте, с облегчением услышав, как захлопнулась дверь камеры и щелкнул замок, надежно отсекая его, Барыбина, от ужаса, который должен был неминуемо начаться сейчас в СИЗО.

План беглецов сорвала Эльза. Выскочив на шум из своей корпусной, старшина успела перед их носом захлопнуть рештчатую дверь продола, перегородив таким образом доступ к остальным камерам. Замок на двери отпирался с двух сторон, и Эльза заблокировала его изнутри своим ключом. От беглецов ее отделяли только прутья решетки. Зэки бесновались по другую сторону, дергали дверь, пытались вставить ключ в замочную скваину, но это не удалось им, потому что Эльза, отступив от решетки как можно дальше, так, чтобы ее не достали электродом сквозь прутья, удерживала ключ в замке со своей стороны. И тогда Ворожцов стал колоть ее руки, насквозь просаживая их узкой, как жало, заточкой, а прыщавый Афонькин, достав зажигалку, высек огонь и с улыбкой на крысином лице поднес пламя к окровавленным, но по-прежнему крепко сжимавшим ключ рукам Эльзы.