– Не-е, майор. Ты, дело прошлое, мент правильный был.

– Согласен! – мотнул головой Самохин. – У каждого из нас – своя правда, ей и служим. А теперь представь, что кто-то из ментов зэка не по делу, а за бабки паршивые гноит, со свету сживает и таким образом с родственников деньги вымогает. Что такому менту положено?

– На ножи поставить! – выдохнул яростно Губарев и вонзил в стол, разбив вдребезги тарелку, тяжелую серебряную вилку.

– Нет, Жора, на ножи ставить рано, – вкрадчиво возразил Самохин. Он был доволен тем, как сложился разговор, не зря подпустил такую вот надрывную, трогающую душу любого зэка ноту. – Надо будет взять сейчас одного человечка прямо здесь, в соседнем зале. Вывести на улицу и отобрать деньги неправедные. Они при нем должны быть, в газетку завернутые. Только работать осторожно. Этот человек – опер, возможно, у него ствол при себе. Не хватало еще по таким пустякам стрельбу устраивать, людей полошить…

– Интересно, с каких это пор ты, майор, своих нам сдавать начал? – удивился Жора.

– Он скорее ваш, чем наш, – усмехнулся Самохин и продолжил, обведя пристальным взором застывших парней за столом: – Ствол, который может при нем оказаться, не берите, а то шуму много будет, расследование начнется, а нам это пока ни к чему. Деньги отдадите мне.

– Тебе б, майор, не опером, а паханом быть, – покачал головой Губарев. – Сколько бабок-то в том свертке?

– Пять кусков.

– Невелики деньги, – презрительно хмыкнул Губарев. – Интересно, это ж сколько из них нам за работу причитается?

– Ну ты охамел, Жора, – обиделся Самохин, – на праведное дело расценки установить хочешь! Я их, по твоему, себе, что ли, возьму? Там за столиком лепила вольный сидит – его это деньги, ему и вернем. С него бабки за сына, что в СИЗО сейчас парится, тамошний кум вышибает.

– Ну, сука! – возмутился Губа. – Ты прав, майор, святое дело такую суку замочить!

– Мочить, я же предупредил, не надо. Мы с ним потом по-своему разберемся. Среди ментов продажных пока немного, вот и будем таким образом… профилактику проводить. Ну а если зашебуршится, чуток накатить, конечно, можно. С него не убудет! Но шуму лучше не поднимать, – закончил инструктаж майор.

– Да шуму-то мы особо и не боимся, – оскалился, поднимаясь и одергивая безразмерный пиджак, Губарев. – У нас здешние менты на подкормке сидят. Честные – спасу нет, – уколол он Самохина, – но мокруха нам тоже ни к чему. Пошли, что ли?

Парни поднялись разом, задвигали стульями, но майор притормозил Жору:

– Погодь-ка, я за пиво не рассчитался. Здесь можно деньги оставить?

– За какое пиво? Шутишь, командир? – изумился Жора, но Самохин, пошарив в кармане брюк, извлек десятку и положил на стол.

– Вот… хватит, наверное?

– Хватит, – отмахнулся Губарев и, перехватывая инициативу, предложил: – Мы с тобой, командир, на выход пройдем через зал первыми. И ты мне ребят этих покажешь. А потом моя пехота подтянется и разберемся как надо.

Нырнув из тихого зальца в осатанелую от музыки темноту бара, Самохин то и дело натыкался на посетителей, чувствуя на затылке дыхание Жоры. Обойдя столик, за которым оживленно болтали, выпивая и закусывая, Скляр с Бушмакиным, Самохин остановился поодаль и кивнул на них Губареву, сказал в ухо громко, не опасаясь, что кто-то подслушивает в таком гвалте:

– Деньги вон у того, что потолще да помоложе. А сосед его, который в белом лепене, доктор. Его ко мне приведите, я с ним потолковать должен.

Оказавшись на улице, Самохин с удовольствием ощутил прохладу позднего вечера, почувствовал на разгоряченном лице остужающий ветерок. Людская толпа поредела, но улица все еще полна была гулящим народом, и Самохин привычно удивился тому, какое множество горожан не спешит по домам, не озабочено ранним завтрашним пробуждением на работу. Или работа у них такая, что ли, у всех, где можно сидеть весь день, хлопая снулыми глазами? Жилось с каждым днем вроде бы труднее, тревожнее, а люди будто с цепи сорвались, гуляют напропалую и в отличие от прошлых лет, когда припозднившуюся пьяненькую компанию можно было услыхать только по выходным да праздникам, нынче поют, колобродят до утра каждый день, словно и не работает весь город вовсе, находясь в сплошном немыслимо длинном отпуске.

– Пойдем, гражданин майор, посидим в моей машине. Ежели что не так сложится – мне, в натуре, подставляться не катит.

– Не хочется обратно на зону? – сочувственно поинтересовался майор.

– Я свое отсидел, – угрюмо буркнул Жора, – пусть теперь другие тюремную баланду хлебают. А то блатуют на воле, крутых из себя строят… А я не нагулялся пока!

Губарев подвел к непривычно-обтекаемой формы машине, приткнутой на тротуаре центральной улицы явно вперекор всем дорожным правилам, ковырнул ключиком замок дверцы, распахнул, приглашая.

– Во, тачка моя. Класс, да? – глянул он на Самохина в ожидании привычного восхищения.

– Да я не шибко в них разбираюсь, – неуклюже влезая внутрь, разочаровал Жору майор и не удержался, спросил озабоченно: – А ты, Жорик, ее часом не стибрил? А то заметут меня с тобой в краденой машине – вместе по этапу пойдем…

– Да моя, личная, – раздраженно успокоил его Жора, а Самохин, подначивая, засомневался опять:

– Да у тебя и прав-то небось нету? Когда ты, интересно, на права-то успел сдать? Только-только освободился…