Итак, генерал-полковник Д.Д. Лелюшенко «притянул за уши» на 17-километровый участок наступления ударной группы Баданова мотодивизию «Великая Германия». Спрашивается: зачем? Естественно, чтобы придать значимость одержанной победе во время проведения Орловской операции, и с тем, чтобы оправдать огромные потери, которые понесли наши танкисты во время прорыва обороны противника. Не было в то время на этом 17-километровом участке «Великой Германии». Она находилась в районе Одрино, Изморознь, что в 10–15 км к северу от ж. д. Карачев — Хотынец, прикрывая эту важную магистраль.

В «Докладе Лелюшенко» также сказано: «К этому времени по приказу командующего Западным фронтом в оперативное подчинение армии вошли 5 и 25 ТК неполного состава. 25 ТК 29.7 вышел из оперативного подчинения, а 5 ТК был использован во втором эшелоне армии»{107}. И вновь неточности.

По отчетным документам танковых бригад, которые входили в состав этих корпусов, они в своем полном составе (другое дело — много меньше штатной и первоначальной численности) участвовали в Бориловском сражении, и именно на этом 17-километровом участке прорыва. Это подтверждается письменными документами и картами, хранящимися в немецких и советских военных архивах. Для чего нужна была эта фраза «неполного состава»? Отвечаю: для того чтобы уменьшить численность бронетехники группы Баданова. Перед тем как наступать, 5-й и 25-й танковые корпуса пополнились личным составом и бронетехникой. И даже потом, уже во время сражения, из армейского резерва отдельные танковые бригады этих двух корпусов получали пополнение. Напомню, вся группа Баданова насчитывала перед сражением 978 танков и САУ, немецкая группа Гарпе имела 384 танка и САУ.

Если верить «Докладу Лелюшенко», то на 17-километровом участке с нашей стороны в боевых действиях приняли участие 712 танков, с немецкой стороны приблизительно столько же — 700 стальных машин (три танковые дивизии по 100 машин — 300 единиц, в «Великой Германии» — свыше 250 танков и САУ и еще 165 танков неустановленной принадлежности в районе Долбилово и Струково).

По документам же, хранящимся в Подольском архиве, только в 4-й танковой армии перед началом сражения имелись 733 танка и САУ. Чтобы не быть голословным, привожу данные состава 4-й танковой армии перед началом сражения.

Как видим, только в составе 4-й танковой армии в Бориловском сражении приняли участие 764 танка и САУ (1 — KB-1,568 — Т-34,119 — Т-70,16 — МК-3; 48 — САУ 122,12 -САУ 152).

Таким образом, Лелюшенко был верен себе. Он искажал исторические факты [34] , вводя в заблуждение не только военных, изучавших и изучающих теперь тактику и стратегию применения бронетанковых сил в Великой Отечественной войне, но и историков, которые знакомятся с документами войны. В данном случае он сознательно приуменьшил наши силы и намного увеличил силы противной стороны, практически уравнивая их. Зачем? Естественно, чтобы оправдать большие потери.

4-я танковая армия, войдя в прорыв, который обеспечивался войсками 8-го стрелкового корпуса 11-й гвардейской армии генерала Баграмяна на фронте Лучки — Шемякине — Ивлево (участок немецкой обороны в 17 км), должна была нанести стремительный удар в южном направлении, с тем чтобы перерезать коммуникации орловской группировки немецких войск — железную дорогу и шоссе на участке Нарышкино — Шахово, попутно завершив изоляцию немецких частей, удерживавших Болховский плацдарм.

Часть сил 11-й гвардейской армии после прорыва немецкой обороны и ввода в прорыв 4-й танковой армии должна была повернуть на восток в направлении Борилово и совместно с войсками 61-й армии окружить и уничтожить болхов-скую группировку противника.

«25 июля на наш КП, — пишет в своих воспоминаниях командующий 11-й гвардейской армией генерал-лейтенант И.Х. Баграмян, — прибыли командующий фронтом генерал-полковник В.Д. Соколовский, командующий 4-й танковой армией генерал-лейтенант В.М. Баданов и член Военного совета этой армии генерал-майор В. Г. Гуляев. Баданова я знал еще с осени 1942 года по Юго-Западному направлению. Это был опытный командир крупных танковых соединений. Танковый корпус, которым он командовал, отлично действовал в битве на Волге. Теперь генерал Баданов получил повышение: его назначили командующим танковой армией. У него сейчас были полтысячи новых могучих машин, только что сошедших с конвейера, и еще 5-й и 25-й танковые корпуса, переданные нами. Казалось, двинь эту махину — и она все сметет на своем пути. Но у нас был уже немалый опыт прогрызания прочной, глубоко эшелонированной обороны на резко пересеченной местности, и я усомнился в целесообразности вводить в бой такую массу танков без соответствующей подготовки и обеспечения прорыва. Танки могут, что называется, увязнуть в обороне противника и понести неоправданные потери. Не лучше ли ввести армию на Хотынецком направлении: там и условия для действий танков лучше, да и само это направление становится решающим? Но генерал В.Д. Соколовский стоял на своем: танки пойдут на Болхов. Тогда я попросил дать мне несколько дней, чтобы подготовить ввод танковой армии в полосе действий 8-го гвардейского корпуса. В.М. Баданов стал горячо доказывать, что танковая армия сама сумеет прорвать оборону и разгромить противника. Поскольку его мнение соответствовало замыслу командующего фронтом, было решено вводить танковую армию на болховском направлении с ходу»{109}.

Так представлялся Ивану Христофоровичу Баграмяну важный момент принятия решения о вводе стратегических резервов Ставки ВГК. Замечу, что это ему вспомнилось спустя многие годы после войны. Несомненно, эти его суждения носят субъективный характер. Кроме того, мысли свои он изложил на бумаге, уже зная отрицательные результаты сражений танкистов, особенно в первых боях.

Однако в самом начале операции «Кутузов» Баграмян считал Болховское направление главным, а сейчас вдруг для него первостепенным стало другое направление — Хотынецкое.