Бочкообразный летательный аппарат уже ждал около дома. Внутри, свернувшись калачиком, затаилась маленькая жалкая фигурка. Палафокс взглянул на Берана.

– Наш обычай таков, что родитель дает сыну образование, его первую женщину и минимум беспристрастных советов. Ты уже сделал успехи на ниве просвещения, в этой машине – та, которую ты выбрал, машину также можешь оставить себе. А теперь совет – и запомни, никогда ты не получишь более ценного! Хорошенько контролируй эту паонитскую сентиментальность и мистицизм, что так въелись в твое сознание. Сдерживай эти импульсы, никогда не выпускай их наружу, никогда не давай им воли – иначе они в конце концов разрушат твои устои. – Палафокс обычным для Брейкнесса резким жестом вскинул руку: – А теперь я слагаю отныне с себя всю ответственность на твое будущее. Желаю тебе успешной карьеры и сотен сыновей, которые прославят твое имя своими достижениями, а также уважительной зависти равных тебе, – Палафокс церемонно и торжественно кивнул головой.

– Благодарю вас, – столь же церемонно ответил Беран, повернулся и пошел по направлению к машине.

Гитан Нецко вскинула на него глаза, затем отвела взгляд и засмотрелась на великую Реку Ветров.

Беран сидел молча, его сердце переполняли чувства, и он не мог говорить. Наконец он протянул руку и коснулся руки девушки, она была мягкой и прохладной, лицо ее – спокойным.

– Теперь я буду о тебе заботиться. Я – паонит…

– Лорд Палафокс приказал мне служить тебе, – сказала она бесстрастно.

Беран вздохнул. Он чувствовал себя несчастным, его одолевали сомнения

– вот они, паонитские сентиментальность и мистицизм, которые Палафокс советовал ему подавлять. Машину подхватил ветер, и вскоре она уже снижалась над его жилищем. С противоречивыми чувствами он проводил девушку в свою комнату. Они стояли посреди строгой небольшой комнатки, с неловкостью изучая друг друга. Беран произнес:

– Завтра я подготовлю более подходящую комнату, а сегодня уже поздно.

Глаза девушки раскрывались все шире, и вдруг она опустилась на кушетку и заплакала от одиночества, унижения и горя. Беран, преисполненный чувства вины, присел рядом. Он держал ее за руку, гладил, бормотал слова утешения, но она, казалось, их не слышала. Он впервые видел горе так близко – это чрезвычайно взволновало его.

Девушка говорила тихо и монотонно:

– Мой отец был добрым человеком, он и мухи никогда не обидел. Нашему дому было почти тысячу лет. Дерево почернело от времени и все камни поросли мхом. Мы жили возле озера Мерван, а за озером были луга тысячелистника и сливовый сад на склоне голубой горы. Когда прибыли чиновники и приказали нам уезжать, отец был поражен. Оставить наш старый дом? Да это шутка! Никогда! Но они произнесли лишь несколько слов, и отец побледнел от ярости и замолчал. Но мы не уехали… И когда они снова пришли… – ее грустный голос прервался, слезы горячо закапали на руку Берана.

– Все будет по-другому, я… – начал Беран.

– Это невозможно. И я тоже скоро умру.

– Нет, никогда не говори так! – Берану хотелось утешить девушку. Он гладил ее по волосам, целовал мокрые щеки. Юноша ничего не мог поделать – близость девушки волновала, и его ласки делались все более пылкими. Она не сопротивлялась, напротив, ласки утешали.

…Они проснулись ранним утром, небо все еще было стального цвета, склон – непроницаемо-черным, словно деготь. Река Ветров ревела во тьме. Чуть погодя Беран сказал:

– Ты так мало обо мне знаешь – и не хочешь узнавать?

Гитан Нецко уклончиво промолчала, и Беран почувствовал себя слегка уязвленным.

– Я – паонит, – сказал он. – Я родился в Эйльянре пятнадцать лет тому назад. Временно я живу на Брейкнессе, – он сделал паузу, ожидая, что девушка поинтересуется причиной, но она отвернулась, глядя на небо сквозь высокое узкое окно.

– Пока я учусь в Институте, – продолжал Беран. – До вчерашнего вечера я был в неуверенности – не знал, на чем буду специализироваться в дальнейшем. Теперь я это знаю. Я стану Магистром Лингвистики!

Гитан Нецко отвернулась от окна и поглядела на него. В ее глазах Беран не смог прочесть никаких чувств. Они были большими, зелеными как море, и ярко выделялись на бледном лице. Он знал, что она на год моложе его, но, встретив этот взгляд, почувствовал себя маленьким и глупым.

– О чем ты думаешь? – грустно спросил он.

Гитан пожала плечами:

– Почти ни о чем.

– Иди ко мне, – он наклонился над девушкой, целуя ее лоб, щеки, губы.

Она не сопротивлялась, но и не отвечала на поцелуи. Беран взволновался:

– Я не нравлюсь тебе? Я тебе неприятен?

– Нет, – мягко сказала Гитан, – как же это возможно? Ведь по условиям моего контракта с Брейкнессом мои чувства ничего не значат.

Беран резко вскочил:

– Но ведь я – не человек Брейкнесса! Я же говорил тебе! Я – паонит!

Гитан Нецко ничего не ответила и, казалось, целиком ушла в себя.

– Когда-нибудь я вернусь на Пао. Может быть, уже скоро – кто знает? И ты вернешься туда со мной.

Она снова не ответила. Беран начал выходить из себя.