– Доверие? Что это такое? Взаимозависимость насекомых в муравейнике, взаимный паразитизм немощных и слабых!

– Это такая же слабость, – в гневе отвечал Беран, – пробудить доверие в другом, снискать преданность – и ответить предательством.

Палафокс искренне рассмеялся:

– Так или иначе, паонитские понятия «доверие», «преданность», «честность» – все это не из моего лексикона. Мы, Магистры Института Брейкнесса – индивидуалисты, люди-крепости. В наших взаимоотношениях не существует ни эмоциональной взаимозависимости, ни сентиментальности – мы не предлагаем ее и не ждем в ответ. Лучше, если ты это накрепко запомнишь.

Беран не отвечал. Палафокс взглянул на него с любопытством. Беран оцепенел, совершенно поглощенный своими мыслями. Удивительные перемены происходили в нем. Одно мгновение дурноты, головокружения, какой-то внутренний толчок – это, казалось, продолжалось целую вечность – и вот он уже новый Беран, словно змея, сменившая кожу.

Новый Беран медленно обернулся, изучая Палафокса оценивающе-бесстрастно. Сквозь оболочку, по которой нельзя было прочесть возраст, он вдруг увидел невероятно старого человека со всеми сильными и слабыми сторонами, присущими возрасту.

– Очень хорошо, – сказал Беран, – я, в свою очередь, построю дальнейшее общение с вами на тех же принципах.

– Естественно, – отвечал Палафокс все же с легким оттенком раздражения. Затем его глаза вновь затуманились, он склонил голову, вслушиваясь в неслышное Берану сообщение. Он встал, поманил Берана: – Идем. Бустамонте атакует нас.

Они поднялись на площадку на крыше, под самым прозрачным куполом.

– Вот он, – Палафокс указал на небо, – беспомощный жест злой воли Бустамонте.

Дюжина летательных машин мамаронов черными прямоугольниками парила в сером небе с полосками облаков. В двух милях от дома приземлился транспортный корабль и выпустил из своего чрева отряд облаченных в ярко-красное нейтралоидов.

– Хорошо, что это произошло, – сказал Палафокс, – это послужит Бустамонте уроком, чтобы он не повторял подобной дерзости. – Он снова наклонил голову, прислушиваясь к звучащему у него в ушах сообщению. – А сейчас погляди, какую защиту мы предусмотрели против подобных приставаний.

Беран почувствовал – или, может быть, услышал – пульсирующий звук такой высоты, что воспринимался он слухом лишь отчасти.

Летательные аппараты вдруг стали вести себя как-то странно – ныряя в воздухе, беспорядочно взмывая вверх, сталкиваясь. Они повернули и стали стремительно удаляться. Одновременно в рядах пеших воинов произошло замешательство. Нейтралоиды пришли в смятение – размахивали руками, подпрыгивали, пританцовывали. Пульсирующий звук умолк: мамароны замерли, распростершись на земле.

Палафокс слегка улыбался:

– Вряд ли они вновь побеспокоят нас.

– Бустамонте может попытаться бомбить нас.

– Если он мудр, – небрежно сказал Палафокс, – он не предпримет ничего подобного. А уж на это его мудрости безусловно хватит.

– Тогда как же он поступит?

– О, это будут обычные конвульсии монарха, чувствующего, что он теряет власть.

Действительно, шаги, предпринимаемые Бустамонте, были грубы и недальновидны. Новость о появлении Берана облетела все восемь континентов, несмотря на отчаянные усилия Бустамонте опровергнуть слухи. Паониты, с одной стороны, движимые свойственным им уважением к традиции, а с другой – недовольством социальными новациями Бустамонте, реагировали обычным для паонитов образом. Темпы производства снизились, сотрудничество с гражданскими службами почти сошло на нет.

Бустамонте применил метод убеждения: сулил золотые горы, амнистии. Равнодушие населения было более оскорбительно, нежели выступления и демонстрации. Остановился весь транспорт, не работала связь…

Мамарон из дворцовых слуг обжег как-то раз руки Бустамонте горячим полотенцем – эта случайность вызвала взрыв долго подавляемого и сдерживаемого гнева:

– Ну, я им спел! А теперь они запоют в свою очередь!

Он выбрал наугад полсотни деревень. Мамароны высадились в них и получили полную свободу действий. Жестокость не вызвала ответного взрыва в массах – в полном соответствии с исторически сложившейся традицией. Беран, узнав о трагедии, испытал всю боль и муки невинных жертв. Он связался с Палафоксом и накинулся на него с бранью.

Невозмутимый Палафокс снова повторил, что все люди смертны, что любая боль проходит, и вообще – боль – это результат отсутствия самодисциплины. Чтобы дать наглядный урок, он подержал руку в пламени – плоть горела и съеживалась, а Палафокс невозмутимо наблюдал за этим.

– Но у этих людей нет подобной самодисциплины – им больно! – закричал Беран.

– Это действительно неприятно, – сказал Палафокс. – Я ни одному созданию не желаю испытать боль, но пока не низложен Бустамонте – или пока он жив, – такие эпизоды будут повторяться.