— Любит мой Хрыч мягко поспать, сытно поесть, — пояснила она.

В тот момент у Ивана Ивановича мелькнула мыслишка: «А скряга-экономист Дементий Харитонович не промахнулся, выбирая себе невесту... Не прибрал бы, Дарья Семеновна, он тебя к рукам... Не сэкономил бы на твоей щедрости и доброте».

Впрочем, чего так предвзято относится майор милиции к человеку, которого знает лишь по рассказам своей давней знакомой? Может... тайная ревность и неосознанная зависть тому виной?

Сели за стол, начали «бражничать». Иван Иванович ждал момента, когда можно будет вернуться в разговоре к нужной ему теме. Дождался. Участковый, захмелев, вышел покурить.

— Не рассказывал, — кивнул Иван Иванович на широкую дверь, ведущую на веранду, куда подался старший лейтенант, — какая беда случилась у нас с двумя магазинами?

— Пугал, — с усмешкой ответила она. — Только мой-то дедуля не вытягивает ни на донжуана, ни на грабителя. Он, прежде чем перейти улицу, семь раз оглянется. Завтра к вечеру пожалует, вот и заходи в гости. Познакомлю. Скажешь на правах крестного «годен», выйду замуж, а нет — от ворот поворот!

«Увидеть!» В этом она, пожалуй, была права. Но завтра — День освобождения Донбасса. У Ивана Ивановича свои планы... Сколько раз ему за двадцать лет службы и милиции приходилось отказываться от своих-то...

Иван Иванович молча, извлек из кармана блокнот. Подумал. Освободил место на столе и выложил три заветных фотопортрета. Дарья Семеновна так же молча глянула на фотоснимки, взяла в руки портрет Папы Юли.

— Бородатенький, — с каким-то непонятным Ивану Ивановичу подтекстом произнесла она.

Отодвинула от себя подальше тарелку, рюмку, бутылку с недопитой водкой, разложила пасьянс из трех фотокарточек. Папа Юля оказался в середине. Но что-то в таком расположении Дронину не устраивало. Переложила на край, в центре оказался Кузьмаков. Но и это было ей не по нраву, расположила по возрасту: Папа Юля, Дорошенко, Кузьмаков. Поставила локти на край стола, подперла щеки ладошками.

Иван Иванович ждал. В сердце зародилась надежда: «Может, видела?»

— Ты не его, случаем, в Огнеупорной искал? — поправила она за уголок фотопортрет Папы Юли.

Иван Иванович подивился ее проницательности:

— Бородатых развелось, как сыроежек в посадке после теплого дождя, — уклончиво ответил он. — Мода на бороды.

— Умен, — заключила Дарья Семеновна. — У, какие гляделки!

Она собрала фотопортреты — уместила их на ладошке, как бы взвешивая. Бородатый был наверху.

— Приметный мужик. Встречу — мимо не пройду.

Время было довольно позднее — восьмой час, пора возвращаться. Иван Иванович распрощался с гостеприимной хозяйкой, и участковый повез его на мотоцикле в Донецк.

О дальнейших событиях Иван Иванович узнал на следующий день рано утром. Ему позвонила на квартиру Дарья Семеновна, узнав через дежурного номер домашнего телефона.

Дементий Харитонович приехал не на следующий день, как обещал, а в тот же вечер, когда у Дрониной гостил Иван Иванович. Около двадцати часов Орач с участковым уехал, а где-то через часок-полтора пожаловал Дементий Харитонович.

— Как это я посуду-то успела убрать! — рассказывала позже Дарья Семеновна. — Сын с гулянки вернулся, ужинал в кухне. Слышу от ворот звонок. Я своего Хрыча по звонку узнаю. Обрадовалась: «Видать, соскучился!» Да и мне его в тот момент не хватало. Для полного счастья. Заходит и докладывает: «Я — не один. Фронтового друга встретил. Лет, поди, двадцать не виделись. Примешь? Денька на два-три... Повоспоминаем...» — «Как это, — говорю, — фронтового друга — и не принять! Что ж ты его во дворе держишь?» Мой Хрыч сам под хмельком: не приметил, что подруга поднабравшись. Я, в общем-то, не боюсь, еще не жена, но сидит в бабе раба... Мой Хрыч — за гостем, я на кухню, надо же приготовить ужин. И вот переступает порог... Кто бы ты думал? Твой бородач, Иван Иванович! Словно с фотокарточки сошел. Только на фото он рисованный, а передо мною стоял живой. Руку протягивает: «Юлиан Иванович!» В ином случае, может, и растерялась бы, а подпившей бабе черт не страшен! Сую свою руку в его загребушку: «Дарья Семеновна! Милости прошу к нашему шалашу». У этого Юлиана Ивановича через правый глаз — белая повязка. Позже он ее снял, так под нею — черная бархаточка, аккуратненькая такая. За ужином пообнаглела, спрашиваю: «На фронте?» Он кивает: «Да. Но не в бою — дурацкий случай. В разведке. Шел впереди меня парень и отпустил ветку. Хлестнула по глазу. Сначала думал: «Ерунда, переморгаю». Да не переморгал»...

«Черная бархаточка на правом глазу...» Но Папа Юля — зрячий, никаких черных бархаточек и белых повязок во время встречи с прапорщиком Сирко в ресторане Саня не обнаружил. Таким хмурым, зоркоглазым художник и нарисовал его по описанию очевидцев. А бархаточка нужна Папе Юле для «авторитета», для того, чтобы надежнее втереться в доверие: как же, потерял человек здоровье на фронте! И становятся мягкими, отзывчивыми наши сердца при виде инвалида Отечественной войны. Прошли годы, они складываются уже в десятилетия, но живет война с ее бедами, с ее кровью и героизмом в памяти народной.

А тут такая убедительная, «правдивая» деталь. Иной бы героическую эпопею сочинил, как он трех фашистов «забодал» или гитлеровского генерала в плен брал. А Юлиан Иванович — скромняга! «Дурацкий случай: хлестнуло веткой по глазу».

И этакое «внутреннее благородство» сразу возносит «героя» в наших глазах.

Дементий Харитонович перед своим «фронтовым другом» мелким бесом ходит! «Юлий Иванович да Юлий Иванович!» И чемоданчик в уголок поставил, и показал, где Юлиан Иванович спать будет. И предложил умыться теплой водой, и посоветовал побриться.