— Готов? — прошептала она.

— Что ты выдумала оторва?

Она обжала не опадающий член кулачком и сказала:

— Какой молодец! Он всё хочет и хочет.

Потом приблизила лицо к лицу, так что я видел на нём только одни большие фосфоресцирующие хамелеоны и, мягко касаясь кончиками пальцев моей шеи, надела на неё петлю. Другую петлю с карабином она нацепила на свою шею.

— Хочешь задушить меня вместе с собой? — прошептал я.

— Не подвешенный человек не может задушить себя, как только теряется сила в руках, — она показала жестом, что затягивать будет рукой, — петля ослабнет.

Я читал книжку Уилсона «Жизнь после смерти» и знал, что наивысший бесподобный оргазм человек получает на границе жизни и смерти, когда прерывается дыхание, и в обеднённом кровью мозге начинаются эйфорические процессы, а освобождённая от головы кровь вся приливает к половому органу, раздувая его до неимоверных размеров.

— Знать судьба моя — испытать с оторвой все возможные виды изуверских сексуальных наслаждений, — подумал я.

Мы легли на бок, лицом друг к другу, обнялись и начали совершать медленные встречные фрикции в этой экономной позе, не отвлекающей необходимостью поддерживать вес тел.

Длинный поводок свернулся рядом на полу и не мешал нашим движениям.

В полумраке комнаты витало что-то нереальное, как сон, казалось всё моё тело, а не только его воспалённый отросток проникает в жаркую магму пульсирующего жерла вулкана. Я страстно желал, чтобы меня втянуло всего в эту огненную лаву и сожгло без остатка.

Я почувствовал нарастание оцепенения всего тела от медленно наплывающего оргазма и увидел краем глаза, как оторва натянула рукой поводок. Последнее, что запечатлел мой мозг: неземная ангельская красота юного, словно детского лица, преображённого улётом в таинственную сферу абсолютного блаженства. Огромные открытые, но ничего не видящие вокруг глаза, устремлённые внутрь себя. Они не излучают, как обычно, самоцветных гамм переменчивых цветов, а, наоборот, втягивают в зрачки искристые нити света от фонаря.

Моё сознание отключилось.

— Это ты Валентинка? — с изумлением произнёс мой голос. Перед глазами светилось детское личико моей школьной подружки, с которой мы неловко целовались за кустами после уроков.

— Я Вадик. Как хорошо чувствовать твоё тело!

— Нет, нет! С тобой нельзя делать это, ты же совсем маленькая девочка!

— Это в твоей памяти осталась я маленькой, когда уехала в другой город с родителями. Я теперь большая.

— Нет, ты маленькая и хрупкая, я могу разорвать тебя!

— Милый, я хочу тебя, — услышал я, вдруг, горячий шёпот Оксаны и увидел, как лицо подруги детства преобразилось в зардевшееся желанием родное изображение крымской девчонки, решившейся подарить мне свою невинность.

— Нет, Оксана, нет! Я не свободен, у меня жена и маленькая дочка, ты пожалеешь об этом.

— Я не жалею ни о чём. В моей душе сиреневый туман! — крепко обвила она руками мою шею.

— Ты познаешь сладость моего тумана! — исчезла Оксана, а на её месте появилась, иступлённо прыгающая на мне фигура Полины.

— Ты колдунья, ты соблазнила меня! — задохнулся я от желания излить в неё скопившуюся жидкость из переполненных хранилищ.

— А меня ты забыл, помнишь наше расставание у дуба? — услышал я печальный мягкий голос Лены.

— Нет, не забыл моя желанная богиня! — прошептал я, плотно вжимаясь в тело прекрасной блондинки, звезды черноморской Ривьеры, в которую превратился зыбкий облик Полины.

— Я вернулась к тебе, — шептала волоокая красавица.

— Уйди! Он будет только со мной! — смахнула с меня Лену сочинская искательница изощрённых наслаждений, — мы испытаем с ним все прелести запретной садистской любви!

— Нет, Земфира, нет! — закричал я, — я хочу познать это с Ларисой, а не с тобой.

— Ну, жди тогда, когда я выпущу Мелазинну в её тело! — дико захохотала ведьма и с воем улетела вверх.

— Я предупреждала тебя об опасности суккуба, — смотрели теперь на меня спокойные, мудрые глаза Людмилы.

— Но ты сама превратилась с ним в лесбиянку!

— О, я не могла превозмочь его порочного притяжения! Прости меня! Ты, ведь, не скажешь Гере?

— Объясни мне, почему Любовь превращается во Зло!

— У человека два начала: секс и агрессия. Все действия пронизаны сублимацией этих двух начал: любовь, порок, творчество, спорт, поедание пищи — вся жизнь. Ты тянешься всей душой к предмету своего обожания и тут же с яростной агрессией насилуешь милое тело в недостижимом стремлении слиться с ним воедино. Это потому, что оба начала произошли из единой субстанции сверхсознания и всегда обречены влечься к первозданному цельному состоянию.

— Понял теперь, почему тебя так тянет ко мне? — заполонила весь мой биологический экран округлая розовая задница Елены, с мохнатым волосатым обрамлением вокруг ануса.