Шрифт:
Старший лейтенант развернулся, и хотел было ответить, но майор хлопнул его пониже спины.
– Давай топай!
Жарких сбежал по ступенькам во двор.
– Шеф, а может парня возьмем с собой и сразу за остальным барахлом смотаемся?
– Никуда оно за ночь не денется, если еще там.
– А если пацан сейчас туда побежит и вещдоки уничтожит?
– На хрен они ему сдались? Да и мать теперь его неделю от себя никуда не отпустит. Не дергайся.
Когда они сели в машину, Посохин достал из ниши на дверце металлический термос.
– Чай будешь, орел степной?
– Как говорится, и чай годится, коли жрать нечего! Я же сегодня весь день или за рулем, или на ногах. Даже перекусить времени не было. Так, в городе на ходу мороженое съел и все.
Посохин протянул старшему лейтенанту завернутый в фольгу сверток.
– Чего это? – с подозрением глянул на него Жарких.
– Бутерброт или сэндвич. Называй как хочешь.
– А с чем?
– Он еще спрашивает? С бужениной, кажется.
– Буженинку я люблю! – воскликнул Жарких, разворачивая сверток. – О, даже листик салата есть. И огурчик еще! Классная у вас жена, Павел Петрович. И фактура, и заботливая. Обзавидуешься.
– Можно подумать, что среди твоих подружек нет ни одной душевной и одновременно физически привлекательной барышни.
– Была бы – я женился бы уже.
– По-моему, ты к своим девчонкам несправедлив.
– Почему? Можем разобрать каждую персонально. Вот вы на кого посоветовали бы мне обратить особое внимание?
– Ну, если чисто утилитарно подходить, то, пожалуй, на Ирину.
– На какую? Петелько или Трепыхалину?
– Петелько. Вторую я не знаю.
– Да видели вы меня с ней! Сексапильная такая блондинка. Причем натуральная. Попка – обалдеть!
– Знаешь, вспомнил. Как только ты про попку обалденную упомянул, я сразу вспомнил. Ох уж эти мужики! – с сарказмом произнес Посохин и покачал головой. – Только одно у них на уме. Вы возле почты тогда стояли, да? На ней была шляпка из голубой соломки и белые джинсы.
– Точно!
– Нет, эта не пойдет.
– Почему?
– Ты же от девчонок в теле нос воротишь. А эта Ирина лет через шесть толстеть начнет и со временем превратится в Раю Квасову. Я имею в виду телосложение, а не характер. Хотя и такое не исключено. Ей сейчас, наверное, лет двадцать?
– Ирке? Двадцать один.
– Думаешь, я на счет ее будущих объемов ошибаюсь? Ты ее маму видел?
– Нет, а что?
Жарких перестал жевать и замер с открытым ртом, уставившись на Посохина.
– Обязательно посмотри. Если ее мама толстушка, то почти наверняка и дочку ждет та же участь. А если и папа с пузом, то девяносто девять процентов из ста, что ее разнесет и, самое позднее, годам к сорока борьба с лишним весом станет главной целью ее жизни.
– Можно развестись потом.
– Тогда и жениться незачем, если ты уже в уме развод держишь. Дело в тебе, Серега, а не в твоих подругах. Есть, есть среди них хорошие девчонки. Это я тебе как старший товарищ по полу говорю. Кстати, знаешь, почему американцы такие толстые? Они за год съедают тринадцать миллиардов сэндвичей.
– Павел Петрович, это вы специально, чтобы я подавился?
– Просто информация к размышлению.
Глава 22
– Давненько вы у меня не были, – сказал Марков, усаживаясь в обитое кожей массивное кресло. Он всегда в нем располагался, когда в мастерскую наведывались гости.
– Почти месяц.
Рыбакова задорным мальчишеским движением поправила прическу на затылке.
– Что вы стоите? Садитесь, – сказал Марков, указывая на оранжевое кресло-мешок.
– Благодарю. А новые работы у вас есть?
– Конечно. Для этого и живем.
– Тогда усаживаться с вашего позволения пока не буду. Можно посмотреть?
– Сделайте одолжение.
Валентина Васильевна с интересом окинула взглядом просторное светлое помещение. На противоположной стене она заметила четыре любопытных этюда, которых в прошлое ее посещение мастерской там не было. Она подошла к ним поближе.
– Как вам наша Лигань полюбилась! Готовы ее писать снова и снова.
– Река, как человек, все время разная. В солнечный день и в дождь, в сумерки и на рассвете. Многое зависит и от настроения художника. Одно и то же место при равных условиях я могу увидеть сегодня не так, как вчера. Да что я вам, как школьнице, рассказываю! Вы же замечательно понимаете, а главное, чувствуете живопись. И не только живопись. – Марков подпер голову рукой и с хитрецой посмотрел на Рыбакову. – Сразу перестали меня навещать, как только поняли, что моя мама вас ко мне ревнует.