«Нас больше нет», — сказал папа, когда уходил, и я согласна с ним: теперь мы врозь — беззащитны и ранимы. Что чувствовал он, когда после семнадцати лет совместной жизни, всех его цветов, подарков и бесконечных ухаживаний она сказала ему, что больше не любит его? Да как вообще она могла поступить с ним так? Мне хотелось помочь ему, облегчить его боль, но он ушел, и я даже не знаю, навсегда ли это или на время. Неожиданно мне стало невыносимо сидеть на месте и смотреть на свою мать, на человека, который так поступил с нами. Я ощущала некое презрение к ней, как будто она сделала что-то постыдное. Влюбиться в тридцать пять лет! Да это кому может в голову прийти? Любовь в моем понимании имела право на существовании только у молодых.

— Пойду на улицу, — бросила я и выскочила из-за стола, не дожидаясь ответа.

Не разбирая дороги, я шла по залитым солнцем улицам, от сладкого запаха сирени кружилась голова, а я все думала, как же мне жить дальше.

Долго бродила вокруг пруда и стен Новодевичьего монастыря, иногда плакала, иногда разговаривала сама с собой. В конце концов, решила, что после развода не останусь с матерью, а буду жить с отцом, куда бы он ни уехал.

Вернулась я поздно, дома никого не было, и я решила, что мама, наверное, с ним, со своим музыкантом. В груди поднялась волна ревности, следом за которым пришло любопытство — мне захотелось увидеть его. Как выглядит мужчина, разрушивший нашу семью? Мне захотелось поговорить с ним, объяснить, что он не имеет права на маму, потому что она принадлежит другому. А вдруг, увидев меня, он поймет, что у нее семья и что он не прав? С этой мыслью я легла в постель и, пока не заснула, подбирала слова, которые скажу ему при встрече.

Глава 3

Оставшиеся до каникул дни я провела как во сне: плохо осознавая окружающее и не испытывая никаких желаний. Я ходила в школу, но совершенно не понимала, что объясняли учителя, разговаривала с подругами, но не слышала, что мне рассказывали, много гуляла, но не замечала ни весны, ни пения птиц. К счастью, экзаменов в десятом классе не было, а все важные контрольные уже были написаны раньше, иначе не знаю, с какими отметками я бы закончила год. Мысли мои постоянно кружили вокруг предстоящего развода родителей, и я не могла заставить себя думать о другом. Никому из своих подруг я не рассказывала об этом, не хотела их жалости, поэтому в компании старалась играть себя прежнюю: жизнерадостную и веселую. Единственным, кто знал все, был мой друг, Вадик, который вырос без отца.

В нашей компании Вадим пользовался заслуженным авторитетом, он не был маменькиным сынком, несмотря на свое уважительное отношение к матери, хорошо учился, но не стал любимчиком учителей, часто выдумывал смешные проделки, но не был хулиганом, короче он был нормальным приятным парнем, с которым было интересно дружить. С девочками он не встречался, как-то очень вежливо давая им понять, что женский пол его не интересует. Исключение составляла я, мы дружили с детского сада, потом учились в одном классе, поэтому общались, не обращая внимания на разницу полов. Я рассказывала ему о своих романах, он давал мне ценные советы, утешал, когда я была расстроена, смеялся над моими ухажерами и говорил, что никогда не влюбится в меня даже при полном истреблении женского населения. Так что мы действительно дружили, и нам не было дела до косых взглядов одноклассников.

Но прежние забавы стали казаться мне пустыми, и я стала больше времени проводить вдвоем с Вадиком. С ним мне не надо было притворяться, и я могла сколько угодно жаловаться и грустить. Мы садились в троллейбус и уезжали в центр. Раньше в выходные мы с папой много гуляли, он хорошо знал историю Москвы и во время наших прогулок всегда рассказывал мне что-нибудь интересное.

Теперь, уподобившись отцу, я рассказывала Вадику об улицах, домах и церквях. Он внимательно слушал меня, только больше смотрел на меня чем на то, о чем шла речь. Вероятно ему нравилось быть со мной и, если бы я его тогда поцеловала, наша дружба бы закончилась. Но меня вполне устраивали именно такие отношения, и я не торопила события.

Как-то раз, решив отдохнуть, мы сели на скамейку на Никитском бульваре под цветущими каштанами. Мы сидели, обсуждая прохожих, как вдруг он повернулся ко мне и порывисто спросил:

— Ты решила, куда пойдешь учиться?

— Пока нет, еще есть время подумать. А ты?

— Никому не скажешь?

— Могила, — шутливо ответила я.

— Я хочу стать летчиком. Мне снится иногда, что я лечу, управляя самолетом, а подо мной облака, и вся эта большая машина повинуется мне, а где-то там меня ждут люди, которых нужно спасти. — он посмотрел на меня смущенно и взволнованно.

— Ты мечтатель, — я ласково погладила его по руке и шутливо добавила: — Книжек начитался, а в жизни все не так. Ты будешь уставать, руки с трудом будут держать штурвал и ты не будешь любоваться облаками. К тому же, чтобы стать летчиком, надо пройти медицинскую комиссию.

— Я не мечтатель! Я буду летать! Ты не веришь, что я смогу?! — слишком громко и запальчиво выкрикнул он.

Две старушки с соседней лавочки с осуждением посмотрели на нас.

— Главное, чтобы ты сам в себя верил. Просто я думаю, что романтика пройдет и останется тяжелый труд, и на облака ты будешь обращать внимания не больше, чем сейчас на асфальт из окна автобуса.

— Ты пессимистка, и это тебе не идет, — прервал меня Вадим.

— Извини, возможно, я неправа. Сейчас у меня не лучшее время в жизни, и все мне кажется серым, — я посмотрела на Вадика.

«Странно, что я раньше не замечала, что он такой», — размышляла я, охваченная какой-то теплой волной нежности.

Вадик повернулся ко мне и неловко обнял меня за плечи.

— Давно хотел сказать, — его лицо было так близко, и эта, непонятно откуда взявшаяся нежность опять захватила меня, но я сделала над собой усилие и прижала палец к его губам.