— Сейчас там спят. Пойдешь утром и заберешь свои вещи.

Он выглянул на темную улицу.

— Мистер Кастаньо ходить ночь? Полиция не спрашивала, почему вы ходить ночь?

Я показал ему пропуск, он прочел его.

— Мистер теперь быть большой человек, быть сеньор алькальд… Эскудеро хотеть идти есть и пить.

Я протянул ему плитку шоколада, привезенную Гарриэт, и стакан апельсинового сока. Он залпом выпил сок, а шоколад спрятал в карман.

Я взял лежащую на кресле вышитую подушку и покрывало с дивана и отвел Эскудеро в занавешенную портьерой нишу, где, очевидно, когда-то стоял второй диван. Бой лег, завернувшись в покрывало. Когда через несколько минут я заглянул за занавеску, Эскудеро храпел. Я мог не беспокоиться — после такой порции люминала он проснется не раньше, чем через десять часов.

Гарриэт спала, неровно дыша, лицо у нее было измученное и усталое, под глазами круги. Я тихонько прилег с ней рядом, завел дорожный будильник и сунул его под подушку.

Заснуть я не мог.

Когда зазвенел будильник, я быстро нажал кнопку. Было четыре часа. Я принял холодный душ и разбудил Гарриэт. Она умоляла оставить ее в покое, уверяла, что не в силах проснуться, что не сделает и шагу. Я заставил ее сесть и вылил стакан ледяной воды ей на шею. Только тогда она пришла в себя.

Я заглянул за занавеску и хорошенько потряс Эскудеро. Он даже не пошевелился и продолжал так же, как и раньше, тяжело дышать и похрапывать.

Я взял чемоданчик и дорожную сумку Гарриэт, запер дверь снаружи и повел Гарриэт к железной лестнице для прислуги. Плетеный коврик заглушал мои шаги.

Лестница вела в маленькую комнату, откуда одна дверь выходила в холл гостиницы, другая — в кухню, третья, закрытая железным засовом, — во двор. Я отодвинул засов, нажал ручку, и мы оказались во дворе.

Обогнув здание гостиницы со двора, мы вышли на улицу Ла-Пас к стоянке такси. Возле моего «форда» дежурил полицейский. Я поставил чемодан и положил руку на отворот пиджака, поближе к револьверу.

— Чего тебе надо? — спросил я.

Мой тон нисколько его не обескуражил.

— Здесь нельзя ставить частные машины. Что вы делаете в такое время на улице?

— Позвони полковнику Аббесу, он тебе объяснит, — Я протянул ему пропуск. Такая бумажка для них значила немало, и, пожалуй, немногие могли этой ночью предъявить подобный документ.

Полицейский козырнул, любезно улыбнувшись.

— Вы едете с дамой?

Я испугался, что он попросит второй пропуск.

— С ней хочет поговорить майор Паулино, — доверительно сказал я и обратился к Гарриэт. — Садитесь. Ваши чемоданы мы осмотрим в управлении полиции.

Полицейский приложил руку к фуражке.

Со скоростью восемьдесят километров в час мы проехали через испуганный вымерший город в направлении аэродрома Дженерал Эндрьюс.

На востоке темноту прорезали первые полоски зари. Ночь отступала, бледнела — моя последняя ночь в Сьюдад-Трухильо! Неужели действительно последняя?

На аэродром мы добрались без приключений.

Глухой барабанный бой не умолкал. Танцующие все быстрее поднимали и опускали ноги на утоптанную площадку, которую тесным кругом обступили зрители; они сидели вокруг танцующих, высоко подтянув колени и раскачиваясь из стороны в сторону.

Раздался крик совы. Казалось, он послужил сигналом для тех, кто бил в барабаны; теперь они били не свободно падающими ладонями, а быстро стучали по барабанной коже кончиками пальцев. Все чаще отрывались от барабанов и все выше поднимались согнутые в локтях руки. На фоне других инструментов выделялся низкий звук стальных струн манубао; ритм поглощал монотонную мелодию.

Все звуки гаитянской ночи растворялись в этом таинственном гудении.

Прислонившийся к стволу мапу мужчина, зачарованный исступленной пляской, покачивался в такт с сидящими вокруг костра.

Шум нарастал; еще больше усилило его внезапное хлопанье крыльев. Мужчина поглядел наверх: над ним пронеслась целая туча встревоженных ворон, и прежде чем все затихло, ослепительная молния прорезала темноту. На землю хлынули потоки теплой воды. Ливень начался столь же внезапно, как внезапно сменяется ночью день.

Человек прижался к стволу. Он видел, как танцоры с криком бросились к группе манговых деревьев, как побежали вслед за ними музыканты, прижимая к себе инструменты, расталкивая растерявшихся зрителей.

Он съежился под деревом, хотя густая крона спасала его от дождя. Оглушенный шумом воды, он не заметил, что согнувшиеся фигуры бежали к нему с разных сторон, а не только от костра. При свете молнии он разглядел, что рядом с ним стоит несколько женщин и мужчин в праздничных нарядах. Один из них прижался к Оливейре и заглянул ему в глаза, бросив какое-то замечание другому, по виду типичному гаитянскому вьехо. И Оливейра понял, что эти люди, как гончие псы, шли по его следам от границы.

Человек в куртке подтолкнул его на противоположную сторону дерева, и теперь Оливейра оказался между ним и вьехо, в стороне от других.