Активность советских троцкистов возросла и за пределами СССР. В январе 1936 года Тухачевский направил своего единомышленника командующего Белорусским военным округом Уборевича в служебную командировку в Прагу и Париж. Но во время краткой остановки в Варшаве он «внепланово» встретился с помощником германского военного атташе майором Эберхардом Кинцелем, с которым провел загадочные переговоры. После возвращения из командировки Уборевич создал некую особо секретную инспекцию, о которой знал только Тухачевский. Затем в 1936 году в заграничную поездку поехали Тухачевский и Бухарин, эти вояжи рассмотрим подробнее далее.

И в этот момент на политическом поле, в истории СССР по инициативе Сталина выдвигается новая политическая фигура — Николай Иванович Ежов (1895-1940). Ежова мы впервые увидели год назад в истории с убийством Кирова, когда Сталин перестал доверять НКВД, думал — как эту мощную организацию основательно проверить, и подключил к расследованию доверенного человека «со стороны» — из партийного контроля. В связи с этим стоит немного слов сказать о личности Николая Ежова.

Рис. Н. Ежов.

Н. Ежов был сыном российского чиновника, служившего на территории Польши, его отец был русским, а мать — литовкой, и родился Николай там же — в Сувальском районе не далеко от города Белостока, поэтому и в анкете писал, что неплохо владеет литовским и польским языками. В начале второго десятилетия 20-го века он поехал в Петроград к знакомому отца, где учился профессии портного, затем работал на кроватной фабрике и Путиловском заводе. А когда грянула революция, то он её поддержал и вступил в 1917 году в компартию. При новой власти Н. Ежов не сделал такой молниеносной потрясающей карьеры, как например Карл Паукер (из кишлачного парикмахера — руководить трибуналом, а потом — в Кремль) и многие соплеменники Паукера, включая отца знаменитого финансового махинатора Джо Сороса, — так как не было у него «козырной» революционной национальности Николай медленно старательно карабкался вверх.

Когда большевики заметили боевого, решительного, старательного молодого человека, то в 1918 году назначили Ежова начальником ж.д. станции Витебск и командиром местного отряда красноармейцев, затем его назначили политруком («смотрящим») радиотелеграфной школы (1920-1921 гг.). Затем по партийной работе его забросили далеко — в Туркестан и Казахстан (1921-1927 гг.). В этот период сообразительный Николай Ежов, мечтавший всё-таки сделать большую карьеру, женился в духе времени, как все «наверху», — на Суламифь (Евгении) Соломоновне Хаютиной-Файгенберг, родом из гомельских евреев, с которой познакомился в Сочи на отдыхе, после чего Н. Ежов стал вдвойне надежным для новой власти и мог рассчитывать на продвижение «на верх».

А когда на пике борьбы с Бронштейном-Троцким в 1927 году Сталин стал искать надежных русских и подтягивать их в Москву, то Н. Ежову повезло — его заметили и взяли на работу в столицу, в руководство партии. До 1934 года Ежов работал заместителем наркома земледелия, заведующим Промышленным отделом, заведующим Распредотделом, руководителем Отдела кадров ЦК ВКП(б). В общем — то ли он оказался универсальным специалистом, то ли его, как почти всех тогда высокопоставленных партийных чиновников, делали универсальным, «всеядным» руководящим работником. В 1934 году Ежов приболел, и заботливая партия отправила его за немалые деньги на лечение в Австрию на радоновые ванны, а затем на лечение в Италию. Ежов за такое внимание был очень предан Сталину, который в 1934 году поставил его на высокую должность — заместителя председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б), и в этой должности он внимательно наблюдал за работниками НКВД в ходе расследования убийства Кирова. В феврале 1935 года Николая Ежова Сталин поставил во главе КПК и секретарем ЦК ВКП(б), и по указанию Сталина он продолжал внимательно наблюдать за работой НКВД, мог вмешиваться в работу НКВД, не уведомляя Ягоду.

Таким образом, Сталин стал контролировать работу НКВД и мутного Г. Ягоду, Ежов в этой ситуации стал смотрящим, контролирующим, русским противовесом Ягоде, вникал постепенно в работу и через некоторое время мог заменить на этом важном посту Ягоду.

В следующем месяце, в феврале, удача продолжала широко улыбаться Сталину, и соответственно — неудача корчила рожи заговорщикам, — среди арестованных троцкистов оказался скромный сотрудник Коммунистической академии — некий И.И. Трусов, и у него при обыске в середине февраля обнаружили ценную находку — незатейливо спрятанный личный секретный архив Бронштейна-Троцкого, который, покидая Россию, не рискнул его взять с собой, и в котором явно было много интересной информации о его тайных сторонниках, тогда этот очередной «подарок судьбы» Сталин сотрудникам НКВД не доверил, а 27 февраля 1936 года на заседании Политбюро принял решение: «Предлагаю весь архив и другие документы Троцкого передать т. Ежову для разбора и доклада ПБ, а допросы вести НКВД совместно с т. Ежовым». То есть — Ежов получил «карт-бланш», и Гершелю Ягоде с его заговорщиками стало совсем туго работать и жить.

«Ежова, я, кажется, об этом уже говорил, мы боялись больше всего. Потому, что с другими руководителями партии и правительства по делам НКВД говорил лично я сам, никого другого из аппарата НКВД я не допускал. — 13 мая 1937 года откровенничал на допросе Ягода. — Но Ежов пришел в аппарат, обходя меня, он спускался непосредственно в оперативные отделы, влезал сам во все дела. Это было в начале 1936 года. Ежов, должно быть, раскусил нашу тактику. Он не удовлетворился разговорами и докладами, которые ему делал Молчанов. Он стал сам ходить к следователям на допросы, стал сам вызывать и допрашивать арестованных, беседовать с сотрудниками аппарата и т.п.

Тут мы были бессильны: ни договориться с сотрудниками, ни инструктировать их, что говорить Ежову, нельзя было. Меры, которые я принял к изоляции Ежова от аппарата НКВД, ничего не давали. Когда я и Молчанов узнавали, что Ежов приедет из ЦК в НКВД, мы предварительно составляли список арестованных, которых можно показывать Ежову, с тем чтобы не вызывались на допросы те из арестованных, которые могут что-либо лишнее показать. Но это не помогло. Ежов, должно быть, нас раскусил: он предварительно звонил из ЦК и требовал вызвать на допрос арестованных, которых называл по фамилиям. И мы вынуждены были это делать. Опасность нашего провала все возрастала».