— Фокус, — пожала плечами настоящая Чу.

На экране появилось лицо Грегорьяна — тяжелое, матерое, самоуверенное. Губы беззвучно шевелились. Выполни свое предназначение. После пятого просмотра чиновник выключил звук, текстовка ролика прочно сидела в памяти. Отбрось свои слабости. Найди в себе отвагу жить вечно. Рекламный ролик закончился, пленка отмоталась назад, и все пошло по новой.

— Фокус? Как это?

— Птица не может мгновенно стать рыбой. Адаптация требует времени.

Лейтенант Чу закатала рукав и сунула руку в воду. Рыба-воробей метнулась в сторону, яркие плавники встревоженно затрепетали. Поднявшаяся со дна муть заволокла аквариум.

— Рыба-воробей живет в норе — там она и сидела, когда этот тип сунул дождевку в воду. Легкий нажим — и у птицы свернута шея. Остается затолкать несчастную тварь поглубже в песок, а перепуганная рыбка выскочит из норы сама, и вытаскивать не надо.

Она положила на стол маленькое, со слипшимися перышками тельце.

— Все очень просто — когда знаешь секрет.

Грегорьян поцеловал пожилую женщину и сбросил ее с обрыва. Мучительно долгое, как в замедленном кино или во сне, падение судорожно извивающегося тела в серую холодную воду, белое пятнышко пены, тут же стертое прибоем, — и все. Нет, не все — в стороне, у самой границы кадра что-то темное и блестящее, похожее на выдру, пробило поверхность воды, торжествующе перевернулось в воздухе и снова исчезло, подняв фонтан брызг.

Чиновник раздраженно выключил телевизор.

Лейтенант Эмилия Чу прислонилась прямой, как струнка, спиной к окну и закурила тонкую черную сигариллу; безукоризненно отглаженная форма органов внутренней безопасности сверкала ослепительной белизной.

— А Берже — как воды в рот набрал. — Ее палец скользнул по еле заметным усикам. — Похоже, мой имперсонатор исхитрился смыться.

Можно было подумать, что ситуация забавляет эту женщину — и не более.

— Пока мы ничего не знаем, — рассудительно напомнил чиновник.

От былой непогоды не осталось и следа; в окна бил яркий, радостный свет, и теперь вся эта история с лже-Чу казалась фантастической, невероятной, чем-то из области дорожных баек.

— Сходим-ка мы к капитану сами.

Задний обзорный отсек заполняли одетые в шоколадную форму девочки, вырвавшиеся из своей Лазффилдской академии на однодневную экскурсию. Хихикая и толкая друг друга локтями, они таращились на Чу и следовавшего за ней чиновника, которые вскарабкались по металлическому трапу» открыли люк и скрылись в газовом отсеке. Люк закрылся, и сразу стало темно. Они находились внутри треугольного ажурного киля корабля; со всех сторон громоздились слоновьи туши исполинских гелиевых емкостей, редкая цепочка тусклых лампочек создавала впечатление пространства, но ничего толком не освещала. Впереди появилась женская фигура, одетая в летную форму.

— Пассажирам строго запрещается… — Разглядев форму Чу, женщина осеклась на полуслове.

— Нам нужен первый пилот Берже, — сказал чиновник.

— Вы хотите встретиться с капитаном?

Она смотрела на чиновника, словно на сфинкса, неожиданно материализовавшегося, чтобы задать вопрос на засыпку.

— Если вас это не слишком затруднит.

В голосе Чу звенели опасные нотки.

Женщина молча развернулась и повела их сквозь мрачную утробу корабля к носу, к новому трапу, настолько крутому, что взбираться по нему пришлось на четвереньках. На темной деревянной двери рубки управления тускло отсвечивала инкрустация несколько необычного свойства. Роза и фаллос. Женщина трижды отрывисто постучала, затем схватилась за одну из стоек и с обезьяньей ловкостью скользнула куда-то вверх, во тьму.

— Войдите! — пророкотал густой бас.

Чу открыла дверь, и они вошли.

В тесной, насквозь пропитанной вонью пота и грязной одежды рубке царил густой полумрак — лобовой фонарь был наглухо зашторен. Над тремя тускло мерцающими навигационными экранами — единственными в этой конуре источниками света — навис, ссутулившись, капитан Берже. Старый, облезлый орел — мелькнуло в голове чиновника, но затем капитан повернулся, и бледное, птичье лицо оказалось неожиданно благородным. Не облезлый орел, не ощипанный петух, а скорее усталый, обросший редкой бородкой поэт, витающий в неведомых сияющих просторах своего внутреннего мира. Глаза капитана словно не видели незваных гостей, смотрели сквозь них на какую-то далекую трагедию, более важную, чем мелкие неприятности повседневной жизни. И под глазами — большие темные круги.

— Да?

Лейтенант Чу отдала честь; чиновник вовремя вспомнил, что все капитаны дирижаблей являются одновременно сотрудниками внутренней безопасности, и предъявил свои документы.

— Таких, как вы, сэр, на нашей планете встречают без особого восторга, — сказал Берже, мельком ознакомившись с бумагами и возвращая их чиновнику. — Вы держите нас в нищете, мы кормим вас за счет своего труда, своих природных ресурсов — и не получаем взамен ничего, кроме снисходительного презрения.

Ошарашенный такой откровенной враждебностью, чиновник не сразу нашелся с ответом, а капитан продолжал:

— Но я — офицер и понимаю свой долг.

Он закинул себе в рот какую-то пастилку и громко, с хлюпаньем, начал ее сосать. К вони, заполнявшей рубку, прибавился новый, тошнотворно-приторный запах.

— Ну что ж, предъявляйте свои требования.

— У меня нет никаких требований, — начал чиновник. — Я просто…

— Вы говорите с позиции силы. Вы мертвой хваткой вцепились в технологии, способные превратить Миранду в рай земной. Со своими производственными процессами вы можете в любой момент сбить цены, сделать нас неконкурентоспособными, уничтожить нашу экономику. Мы существуем только с вашего благосклонного соизволения — и только в той форме, которая вас устраивает. А потом вы заявляетесь сюда, щелкаете этим кнутом и предъявляете требования — называя их просьбами и притворяясь, что все это делается исключительно для нашей же собственной пользы. Попробуйте, сэр, обойтись без лицемерия.