— Не надо… Оставьте меня…

Повинуясь жесту доктора, пилот отступил, подхватив по дороге с земли оцарапанный прибор. Даже сквозь боль ухитряюсь мысленно похвалить напарницу всё понимает, моя умница! Переворачиваюсь на спину, тупо глядя в высокую синеву. Я действительно уже никуда больше не пойду. Всё. Край. Меня больше нет.

Не знаю, сколько я смотрел в пустоту чужого неба — час? минуту? год? — когда почувствовал аккуратное прикосновение лапки к моему запястью. Люси. Она что, так от меня и не отходила?

Мышка подняла грустную умную мордочку:

— Дети?

Присел, покачал кружащейся башкой. В глазах мышки мелькнуло понимание.

— Ты очень любишь её, Шура? — спросила тихонько. Вновь покачал головой отрицательно. Рат растерялась, нахмурилась недоумевающе, всем своим крошечным тельцем выражая вопрос. Я усмехнулся горько:

— Не люблю — любил.

Начальница поглядела на меня как-то странно — не то с сожалением, не то с укоризной:

— Нет, Шура. Если она с тобой — значит, любишь.

Потянула меня за палец:

— Пойдём?

Встал пошатываясь. Побрёл к машине, запинаясь о кочки. Уже дотронувшись до раскалившегося на солнце металла дверцы, кинул ещё один взгляд на луг, взгорок, перелесок.

Что это там мелькнуло на миг за кустами опушки — край длинной юбки или отблеск серебра на бархатной шкуре?

Когда на сердце много рубцов — это не обязательно инфаркт миокарда.

Пить и петь на «Скорой» умеют. Лихо, с полной самоотдачей. Почему бы не потешить себя в свободное от вызовов время? Оно было справедливо даже и на родном месте службы, а уж тут — и подавно.

Почему? Да потому, что там, как ты ни пахал, хоть бы и на двух работах (что у вечно безденежных медиков не редкость), значительный кусок своей жизни всё-таки проводил дома. Никто не понуждал потреблять горячительное на рабочем месте. Выйди за ворота, а то и не выходи, просто сдай смену и — хоть залейся. Хоть на ушах стой.

Здесь за ворота не выйдешь. Смена закончится, когда ты околеешь. А жив — так почему не урвать минутку веселья?

Начальство непосредственное — старший врач — особенно на это дело не обостряется. Покуда медик в состоянии переместить себя в транспорт и выехать на вызов, всё в порядке. Жалоб от населения не поступает? Не поступает. Ну и ладно. В том, что ты сделаешь всё, что от тебя требуется, в любом состоянии, никто не сомневается. Рабочие навыки утрачиваются в последнюю очередь.

Психиатры по этому поводу могут привести показательный пример: профессиональный делирий. Крайняя стадия белой горячки, из которой упившийся в буквальном смысле до смерти алкаш уже не может быть выведен — конец скор и неизбежен. Так что же он в этот момент делает? А то, чем всю жизнь занимался на рабочем месте — метёт улицу, крутит баранку, пилит доску или считает деньги. В воображении, конечно, но движения у него весьма характерные — вмиг специальность определяется.

Ну, бывает, напьётся кто-то из сотрудников до такого изумления, что вместо карты вызова карту сектора возьмётся заполнять или рядом с больным на носилки спать приляжет. Тут уж-не взыщи. Господь наш всеблагой в милости своей безграничной людям девять заповедей даровал, а жизнь наша паскудная — десятую: «Не попадайся». Не пойман — не вор. Не унюхан — не пьян.

Я, честно говоря, сам до таких дел не большой любитель. В молодости было, дурковал. Раз, помню, дежурство ну до того крутое выпало — что ни вызов, то война, а я ещё и спиртного принял. Не так чтоб уж без меры, но уставшему организму и этого хватило.

Поначалу долго кормил на диво всей смене своей ложкой из своей миски домашним обедом приблудного котёнка. Котёнок пожирал гречневую кашу с мясом, почавкивая и громко мурча, а коллеги столь же громко обсуждали степень моего опьянения.

Потом упал на топчан и умер. Сослуживцы грубо вернули к жизни, сунули в зубы вызов, велели ехать. Проклиная день и час своего зачатия, сполз в автомобиль, показал полученное пилоту и отбыл.

Что-то там делал, кого-то лечил. Вернулся на базу, велел водителю сказать диспетчерам, что карточку сдам утром, и вновь скончался. Теперь уже окончательно и бесповоротно.

Очнулся поутру, высосал, плюясь, анальгину из ампулы — надо ж и карточку, наконец, писать! Заварил огромную кружку крепчайшего чая, уселся. Смотрю тупо в бумажку и ничего не помню. Ну ровным счётом, ноль. Кого смотрел? От чего лечил? Чем? Темна вода во облацех.

Всё, что удалось извлечь из памяти — кто-то, провожая меня к двери, молвил: «Спасибо, доктор». Знать, помогло лечение.

Ну, написал, конечно. Выдумал что-то, просто исходя из повода к вызову. А правды по сей день так и не вспомнил. Жанр такой писанины называется: ненаучно-производственная фантастика. Для моего состояния название звучит мрачнее: алкогольный палимпсест.

Но урок пошёл впрок. Более не усердствую. Не нашлось молодца побороть винца. Потребляю на службе редко и умеренно, чаще пивко на пару с мышедоктором.

А народишко — гуляет. Похоже, пьянка на базе перманентна. Снова ажитированные споры о методах лечения, снова гитара. Звенит себе бодренько: