– Да? – в один голос отозвались они. Матушка, продолжая сидеть, теперь сжимала отцовскую руку.

Грегори посмотрел своему горячо любимому отцу прямо в глаза.

– Я должен пересмотреть вопрос фрака. Может, он и хорошо будет сидеть, но его следует носить не мне. Я не твой сын, – сказал он срывающимся голосом. – Мама рассказала мне в тот день, когда умерла.

– Грегори… – ахнула матушка.

– Сынок… – вымолвил отец.

– Прости, отец. – Грегори еще крепче стиснул руки за спиной. – Мне больно разочаровывать тебя и быть человеком, который очерняет память о моей любимой матери, но я так больше не могу. Я знаю, что я родился в браке и что я твой законный наследник, но лучше бы я был твоим внебрачным сыном и не получил ничего. Ты мой настоящий отец. Ты, и никто другой. И мне остается только молиться, чтобы ты простил маму.

В комнате повисла тягостная, почти осязаемая тишина, и в ней Грегори чувствовал, как оба силятся осмыслить его слова – осмыслить правду.

Он посмотрел на матушку, надеясь, что она поймет.

– Мама никому не хотела причинить боль. Но она была не такой, как ты. Она была беспечной. Как ребенок в каком-то смысле. – Он опустил голову. – Она не хотела причинить тебе страдания, отец. Или мне. И мне жаль, – он снова поднял глаза и увидел, что оба родителя вытирают слезы, – ужасно жаль, что я причиняю их вам сейчас.

Боль, исказившая их лица, была как физический удар, и Грегори обнаружил, что ему трудно дышать.

– Но мне пора открыть эту тайну, – выдавил он. – Я хочу иметь возможность любить Пиппу, и вас, и моих братьев и сестер свободно, без стыда, без этой тяжкой ноши, отягощающей мне душу. Надеюсь, что вы простите меня. И надеюсь, молюсь о том, что вы по-прежнему будете любить меня.

– Ох, Грегори, – прошептала матушка. По ее лицу струились слезы. Она встала и протянула руки. – Иди сюда. Ну конечно же, мы будем любить тебя, как любили всегда.

– Спасибо, матушка, – тихо проговорил он и шагнул в ее объятия.

Но отец отвернулся. Он стоял у камина, и плечи его тряслись. Один тихий всхлип нарушил тишину.

– Он успокоится, – прошептала матушка на ухо Грегори. – Дай ему минуту.

О Боже, на свете нет боли хуже, чем видеть, как плачет отец!

– Я не должен был говорить…

– Нет, должен, – заверила его матушка. – Давно был должен. Но я понимаю, что ты хотел уважить желание своей мамы. Не стоило ей возлагать на тебя такое бремя, но она твоя мать, и я не хочу оскорбить ее память хоть одним дурным словом. Уверена, она поступила так, как считала правильным.

Грегори слушал лишь краем уха.

– Теперь отец возненавидит ее. Возненавидит меня. Я принес ему такое горе и разочарование.

– Нет, – твердо возразила матушка. – В этом нет твоей вины. Дай ему немного времени. Теперь у него есть что сказать тебе.

– Хорошо. – Грегори большим пальцем стер слезинку с уголка ее глаза, а потом отступил от матушки и сделал несколько шагов к отцу.

– Нет! – Отец вскинул руку, не сводя глаз с каминной решетки. – Больше ни шагу, парень. – Акцент его был настолько сильным, что Грегори с трудом понял его.

Но замер на месте, как было приказано.

Мамина мольба хранить молчание вернулась к нему в полной мере: «Это только ранит чувства твоего отца и поставит в трудное положение семью».

Отец ненавидит его.

Как и маркиз – за вред, который он нанес дому Брейди.

– Я расскажу тебе истинную историю твоего рождения, – внезапно заговорил отец и поднял на него глаза.