Шрифт:
— Что «мы»? Что «просто»?
— Мы и теперь с ним друзья. А сердцу не прикажешь, — брала Чабахан под защиту Махара.
— Не защищай мерзавца! Такой в любую минуту продаст и глазом не моргнет! — ярился Азамат. — Я бы таких к стенке ставил. К стенке, понимаешь? А эту подружку твою, Заиру, нужно гнать от себя. Тоже дрянь. Вообще кабардинки никогда не отличались верностью…
Азамат еще долго гневался и угрожал Махару. Тогда он не знал, что предпримет конкретно, но твердо решил отомстить во что бы то ни стало.
Наконец придумал: лучше всего, пожалуй, запалить воспламеняющуюся, как порох, вражду Аргудановых с Зангиевыми. Много ли нужно, сказал он себе, чтобы кабардинец пошел на осетина с кулаками! Стоит лишь натравить. Так и сделал.
…Азамат еще долго смотрел удаляющейся ватаге вслед. Потом повернулся я пошел, бездумно глядя перед собой: ни удовлетворения, ни радости от того, что случилось, он уже не испытывал. Оставался лишь неприятный осадок.
По центральной улице двигались многочисленные тяжело груженные подводы — поток беженцев не иссякал. Проскочили машины с красноармейцами. Азамат задержал внимание на походной кухне, которую тащил за собой грузовик.
«Теперь они чаще движутся в обратную от фронта сторону», — отметил он сумрачно.
Проехали еще два грузовика, тащившие за собой короткоствольные орудия. Какими-то детскими игрушками показались они Азамату со стороны. «И такой примитивной боевой техникой намереваются остановить и сокрушить до зубов вооруженного врага?! Дальше всех, быстрее всех, больше всех… — как только не восхваляли себя, на каждом шагу трепались — и в газетах, и по радио одно и то же твердили! А на деле — драпают. Фашисты на Кавказе! Выходит, уже ничто не сможет их остановить?» — сделал вывод Азамат, и от внезапного волнения часто-часто забилось сердце.
Глава седьмая
Поздно вечером зазвонил телефон. Звонил Василий Сергеевич Тимофеев.
— Виктор, за тобой послана машина. Сразу же выезжай…
«Пора!» — сказал себе Виктор. Укладываться ему не придется, все давным-давно готово; вот только нужно сказать несколько слов на прощание матери и жене. Алексея, сынишку, уже уложили спать. Что ж — это, видать, к лучшему: не увидит слез малыша.
Виктор тревожно глянул на притихших, приунывших в ожидании у слабо горевшей настольной лампы женщин. «Эх, милые мои, с чего же начать этот трудный разговор? Снова прощаемся, и никто не знает, что нас ждет впереди. Многое надо вам сказать, но времени уже нет». Он шагнул к ним и заговорил совсем не так, как намеревался — мягко и дипломатично. Где уж! Не оказалось в голосе его теплоты и бодрости.
— Вот что, милые мои. Надо прощаться — мне пора.
— Как? Уже? — Надя не договорила — все у нее внутри оборвалось.
Мать изменилась в лице, но промолчала, и Виктор понял, каких трудов ей это стоило.
— Будем надеяться, что все обойдется и мы встретимся, — обрел он уверенность, и в голосе его появилась мужская твердость. — Погоди, Надюша, — остановил он жену, которая порывалась что-то сказать. — У меня еще не все. И вам, милые мои, тоже нужно собираться. И прошу, без суеты и нервозности. Не стану сгущать красок, но должен предупредить: оставаться вам в городе нельзя.
— Нельзя?! — опешила Надя.
— Да. Дня два на сборы. Времени нет. Берите самое необходимое и уезжайте.
— Уважать? — переспросила Надя, будто ослышалась.
— Да, уезжать, уезжать! Неужели непонятно?
Мать и на этот раз промолчала, лишь строже сделался ее взгляд; она умела держать себя в руках, Надежде хоть бы немного такой выдержки.
— И самое подходящее место — Владикавказ, — добавил он спокойнее. — Побудете там у бабушки.
Надя все не могла понять.
— Объясни. Только ли мы должны уехать? Или… Тебе что-то известно? Ты скрываешь?
— Нет, Надя. Речь, как ты понимаешь, идет не только о тебе, маме и нашем малыше. — Он не решался сказать прямо, что город могут оставить в ближайшее время. — Многим просто необходимо уехать.
— Ты хочешь, чтобы я, как и другие, бежала? Разве я не могу быть тебе полезной, находясь здесь? Вблизи?
— Надя, ты соображаешь, что говоришь? — Он опустил ей на плечо руку и заглянул в глаза, как бы проверяя: дает ли она себе отчет в том, что ее ожидает в оккупированном городе? — Через пару дней здесь такое будет…
— А что здесь будет? — подняла голову Надя. — Неужели и сюда, к нам в горы, пройдут фашисты?
— Наивная ты, как ребенок. — Виктор посмотрел на мать с недоумением: сама, мол, посуди, как трудно в такой ситуации сохранить спокойствие, если у жены отсутствует здравый смысл. — Милая ты моя, они уже здесь… рядом…
— Значит, и сюда явится фашист? — приуныла мать.
Виктор нахмурился: прямо об этом он долго не хотел говорить, да вот вынуждали.
— И вы обе понимаете, чем все это может кончиться, — сказал он. — Мама — жена революционера, секретаря райкома партии…