— Люди видят, — робко отбивался племянник. — Бычок не курица. От глаз не скрыть. Что скажут? Ведь я — директор школы.

— Какие люди? Где ты видишь людей? — пожимал Амирхан узкими не загоревшими плечами, в полумраке они казались мертвецки бледными. — Какое их собачье дело! — криком исходил дядька. — Не-ет! Так не пойдет. Я буду в дом носить, а ты — из дому?

— Сегодня мы добро сделаем для людей, — вставил племянник, — а завтра и мы можем на их помощь рассчитывать. Тут должен быть верный расчет, — перешел он на шепот, с опаской поглядывая на дверь, словно боялся, не подслушивают ли их разговор. — Как говорится, и овцы целы, и волки сыты. — Разумеется, ничего такого Азамат не стал бы предпринимать, но очень боялся, что болтовня дойдет до ушей Нади — и тогда все пропало.

Доводы племянника неожиданно поколебали Амирхана; более того — показались любопытными. И, оценив их по достоинству, он пришел к выводу: оказывается, Азамат кое-что соображает.

— Люди должны мне поверить, — жарко доказывал Азамат, видя, что дядька не принимает его доводы в штыки, — значит, уломать и его можно.

— Резонно, черт возьми! — одобрил тот наконец. — Может быть, ты прав. И эту сторону требуется учитывать. Какая бы ни наступила власть, каким бы ни был строй, а с людьми делаются дела. И если в трудную минуту ты с ними поделился хлебом и солью, то этого они никогда не забудут… — Амирхан убеждался в правоте, в дальновидности такого поступка племянника и даже обрадовался, что такая дельная мысль пришла ему в голову. — Теперь вижу — ты настоящий историк. И в советских институтах учат кое-чему. Аналитически раскинул мозгами.

Они рассмеялись.

— Выходит, вы опять останетесь без мяса? — спохватился Амирхан.

— Отчего же, — вздохнул Азамат с облегчением, довольный тем, что его действия одобрены многоопытным дядькой. — И на нашу долю достанется. Зачем же все им отдавать. И мы под аллахом ходим.

— Смотри-ка, ты спускаешься из заоблачных высот на землю! — сощурился Амирхан.

Азамат пришел к выводу: в чрезвычайно сложной хитросплетенной обстановке оккупации он и сам должен действовать посмышленее, никому не давать себя обмануть. На одних дядькиных наставлениях, понял он, далеко не уедешь; это хорошо, когда тебя учат, опекают, направляют на истинный путь — наматывай на ус, да и только. Однако, какими бы ни были толковыми советы, своя при этом голова на плечах должна оставаться. Она потребуется, чтобы втереться в доверие и к Эбнеру, и к своим — той же Наде или Маргарите Филипповне.

Недели две после случая с арестом сестры Азамат боялся, что Чабахан поведает подружке о своих догадках относительно брата, а та, разумеется, разнесет кривотолки по городу… К счастью, аллах миловал, убрал черную тучу над головой Азамата. Сестра его, оказывается, не такая уж дура, чтобы о таких опасных вещах болтать посторонним, понимает: кто ей самой станет верить после всего…

Маялся он в раздумьях и по другому поводу. Ему показалось вначале несколько жестоким то, что он намеревается осуществить по отношению к сыну Соколова. Нет, не его пожалел Азамат — судьба малыша его меньше всего волновала. Но как отнесется к этому Надя. А что, если его выдаст Конрад Эбнер? При одной мысли его бросало в дрожь. Однако не он ли, уполномоченный, навязал Азамату такое решение? Не он ли в прошлый раз спросил: «А Надежда Соколова? Она, случайно, не коммунист?» А потом он включил в список детей для вывоза в Германию и отпрыска Виктора. И пусть увозят, пусть потерзается папаша, если, конечно, вернется с гор. А он, Азамат, как-нибудь да утешит Надежду.

До войны люди об одном судебном процессе рассказывали: будто молодая женщина собственными руками родного ребенка умертвила ради любовника, который не хотел брать ее в жены с довеском. А тут — наоборот: немцы обещают отличные условия, из маленького Соколова сделают настоящего арийца. Сменит фамилию, имя, круто изменится его жизнь.

Хватит! Сколько можно ему, Азамату, уступать! Ему ли считать себя виноватым. Перед кем он виноват? Кому он что сделал? Скорее его безжалостно ограбили. Теперь нужно возвращать отобранное.

Ни луны, ни звезд на небе, темно и тихо вокруг, как в погребе, даже собаки поджали хвосты.

«К чему бы это?» — тревожно осмотрелась Чабахан.

Из сарая послушно вышел следом за нею бычок, и через минуту-другую они стояли в скверике под деревом. Чабахан ждала Заиру, но подружки все не было. Вот она и забеспокоилась: на Заиру это не похоже, она никогда не подводила. Неужели что-то помешало ей?

Чабахан поглаживала горячую упругую шею бычка и успокаивающе приговаривала: «Сейчас, сейчас мы пойдем, потерпи». Привыкший к ее ласке, кормила и поила его она, бычок мирно посвистывал широкими ноздрями.

Внезапно зашелестело в кустах, послышались шаги, сердце Чабахан зашлось от испуга: ей померещилось, что это брат. Она прижалась щекой к шее бычка.

— Ты уже ждешь? Прости. Как назло, мама не засыпала. Ужасно пугливая стала после нашего ареста. Все ей кажется… — Заира торопливо оправдывалась, пытаясь скрыть волнение, только неестественно оживленный голос ее выдавал.

— А я подумала — вдруг не придешь! Как мне быть тогда? Куда мне деваться с бычком?

— Что ты! Разве я когда-нибудь врала?

— Ну знаешь… Всякое могло случиться. Я вон еле вырвалась, — тихо делилась Чабахан. — Дядька, как назло, явился именно сегодня. Представляешь? Хотела идти к тебе, предупредить. Потом решила подождать. Дядька, смотрю, все возле бычка кружится. Испугалась. А что, если ночью заколет? Сердце как будто остановилось…

— Ты не шути с сердцем. Так схватит, что «ой» сказать не успеешь. Поменьше переживай.

— Не выходит что-то. Знаешь, как я переживала, когда меня из тюрьмы отпустили, а тебя держали и держали. Опять случайность? Скажешь, нарочно. Наобещала, а сама…