– Немедленно пришлите все в жандармерию, – распорядился Зонс. – Узнали, кто это сделал?

– Так точно! Преступники задержаны и находятся сейчас в камере. Как прикажете с ними поступить?

– Решайте сами, – ответил Зонс. – Пусть местное население узнает, что оккупационные власти не вмешиваются в дела органов гражданского самоуправления. Но, думаю, надо наказать их как следует, чтобы другим неповадно было.

– Это уж будьте спокойны! – польщенный доверием, заявил Соликовский.

Довольно потирая руки, начальник полиции забегал взад и вперед по кабинету. Он даже не заметил, как невысокий худой юноша в больших роговых очках вошел в комнату, откинув свисавшую на лоб каштановую прядь, осмотрелся по сторонам и подошел к Соликовскому.

– Мне сообщили, что полиция арестовала двух моих товарищей. Я пришел выяснить, в чем дело…

– А ты кто такой? – вскинул брови Соликовский.

– Я главный администратор клуба имени Горького. Фамилия моя Земнухов.

– Ага, тебя-то нам и не хватало, – усмехнулся Соликовский. – Ну-ка, подойди поближе…

Земнухов спокойно шагнул вперед. Соликовский медленно поднялся со стула, подошел к нему и сильным ударом сбил его с ног. Звякнули и разбились о пол очки…

Это было первого января 1943 года.

– С этого дня все и началось…

Подтынный несколько раз жадно затянулся дымом, закашлялся. Наконец после долгой паузы отложил в сторону папиросу.

– Сначала Соликовский сам допрашивал трех арестованных, – продолжал он рассказ. – Долго сек их плетью – хотел заставить признаться в краже, требовал назвать соучастников. Но Мошков, Земнухов и Третьякевич все отрицали. Они заявили, что даже не представляют, каким образом пропавшие мешки оказались на чердаке клуба. Потом Соликовскому надоело возиться с ними, и он поручил вести следствие Захарову.

– На допросах арестованных спрашивали лишь о краже подарков, не связывая это с деятельностью подпольной организации? – спросил следователь.

– Да, Соликовский интересовался только подарками. Ведь никто в полиции тогда еще не знал, что Мошков, Земнухов и Третьякевич являются участниками подпольной организации. Мы тогда еще многого не знали…

Теплым сентябрьским утром на пустынной окраинной улице Краснодона встретились два приятеля. Один – высокий, худой, в старом пиджаке с изодранными локтями и порыжевших запыленных сапогах, другой – небольшого роста, вихрастый, в роговых очках.

– Витька, ты? Худющий какой, не узнать! Откуда, каким ветром?

– Ванюшка! Вот кого не ожидал встретить! Ах, как здорово, что ты здесь!

Взволнованные неожиданной встречей, они долго тискали друг друга в объятиях.

– Что ж, так и будем посреди улицы торчать, будто на выставке, – спохватился, наконец, высокий. – Пойдем куда-нибудь, поговорим…

– Ну конечно! – живо отозвался приятель. – Пошли ко мне, тут недалеко. Не забыл еще, где я живу?

Войдя в комнату, высокий опустился на скамью, с наслаждением вытянул затекшие ноги.

– У-ух, устал… Километров тридцать пешком отмахал…

Оглядевшись вокруг, он как бы невзначай спросил:

– Что, дома никого нет?

– Нет никого. Мамка на хутор ушла, одеяло на картошку менять. – Ну давай, Вить, рассказывай. – Ваня придвинул стул поближе к приятелю. – Постой, сколько ж мы с тобой не виделись? Никак больше года…

– Десять месяцев, – уточнил Виктор. – В ноябре я из Краснодона уехал.

Он замолчал, задумчиво отбивая по столу дробь длинными тонкими пальцами. Худощавое, густо припорошенное пылью лицо его сразу посерьезнело, лоб пересекла глубокая складка.

– Ну что ж ты?

– Не знаю, с чего и начать… – медленно заговорил Виктор. – Помнишь, после репетиции пошли мы все вместе в военкомат – я, Сережка Тюленин, Юра Виценовский, Остапенко Сеня… Прогнали нас, вернее, не прогнали, а просто сказали: «Идите, ребята, доучивайтесь, когда надо будет – позовем». Ну, я тогда и уехал в Ворошиловград, к брату. Думал: он секретарем райкома партии работает, поможет, чтобы взяли в армию. А он не в армию, а в тыл меня отправил. Семья его эвакуировалась в Среднюю Азию, вот и меня этим же эшелоном.

Доехал я до Куйбышева, а там слышу по радио последние известия: наши войска разбили немцев под Москвой, перешли в наступление. Вот, думаю, люди воюют, а меня в тыл. Сел на обратный поезд – и домой, в Ворошиловград. Приехал. Брат, конечно, ругается, мать плачет – она к тому времени тоже к Михаилу перебралась.

Словом, поступил я опять в школу, десятый класс кончил. А потом – немцы к самому городу подошли. Началась эвакуация. Михаил тогда уже секретарем горкома партии стал. Каждый день приходил домой поздно, хмурый, озабоченный, все о чем-то думал. Зашел я однажды к нему в комнату. «Давай, – говорю, – Миша, серьезно поговорим. Я уже не маленький, все понимаю. Ты остаешься в городе?» Он мне все откровенно и рассказал. Горком партии решил сформировать партизанский отряд для борьбы в тылу врага. Командиром отряда назначили первого секретаря горкома партии Ивана Михайловича Яковенко, а Михаила утвердили комиссаром. «А вот с тобой как быть, не знаю, – говорит. – Военкомат создает сейчас группу допризывников для отправки в военное училище. Поедешь?» Рассердился я. «Что это, – говорю, – ты меня все в тыл да в тыл. Никуда не поеду. Насильно отправишь – все равно сбегу. В тылу мне отсиживаться нечего. Я уже не ребенок, с оружием обращаться умею…» И стал проситься к Михаилу в партизанский отряд. Долго просился, чуть не плакал. В конце концов Михаил говорит: «Не имею права решать сам такой вопрос, есть командир отряда, иди к нему». И я пошел к Яковенко Ивану Михайловичу… Эх, какой это человек был, Ваня! Какой человек!.. – Виктор крепко сжал зубы, резким движением руки расстегнул ворот рубашки.