Проводник пытался светить фонариком, летчик, закатав рукава гимнастерки, водил крючком между обшивкой. Весь вагон сгрудился около нашей скамейки. Но я не различал лиц. Глаза были мокрыми. Помню только: тук-тук-тук…

Поезд бежал, и вот уже скоро, через одну остановку, будет наша станция…

— Сейчас — Тресвятская, — объявил проводник.

Летчик застегнул рукава гимнастерки, обнял меня за плечи:

— Ничего. Поезд еще долго будет идти. Мы достанем и пришлем обязательно. Где ты живешь?

Я всхлипывал и не мог говорить. Говорила тетка, а летчик записывал…

Дома тетка красочно описала, как все случилось. На другой день, вернувшись с работы, отец, не раздеваясь, прошел к моей постели на сундуке.

— Не спишь? Ну вот держи…

— Достал?!

— Достал, достал… — Отец засмеялся и пошел к умывальнику.

В руках у меня была та самая книжка. Я засыпал, не выпуская ее из рук…

А дней через десять к нам зашел почтальон. Мы никогда не получали даже и писем. Мать удивилась, принимая большой пакет в желтой бумаге. Развернули… Книжка! И листок: «Я же говорил, что мы достанем ее…»

А через день — опять почтальон, и опять большой пакет. Потом сразу пришло два пакета.

Потом еще один. Еще… Семь одинаковых книжек!..

С той осени прошло без году тридцать лет. Книжки в войну потерялись. Но осталось самое главное — хорошая память о людях, которых я не знаю и не помню в лицо. Осталась подтвержденная жизнью уверенность: хороших людей больше, чем плохих. И жизнь движется вперед не тем, что в человеке плохого, а тем, что есть в нем хорошего.

Я знаю человека, который двадцать лет, с первого года войны, просидел на чердаке и почти потерял человеческий облик. На этот шаг его, неопытного и трусливого, толкнула корысть: пусть умирают другие, а я хочу жить.

И все мы знаем ровесника этого дезертира — Александра Матросова. Во имя других жизней человек отдал самое дорогое. Если говорить о высоких примерах бескорыстия, то это самый высокий пример.

Наша победа в минувшей войне добыта не только оружием, силой духа и строя, но и силой нравственности, бескорыстным служением Родине. Примеров этому очень много. Их найдешь почти в каждом доме, пережившем войну.

Врач Тихомирова Лидия Петровна в занятом фашистским войском Калинине, рискуя жизнью, выхаживала раненых красноармейцев.

Позже эта женщина удочерила и вырастила трех девочек умершей сестры. Вспомним узбекские семьи, приютившие сотни сирот. Вспомним дорогу через Ладогу в Ленинград. Погибая под бомбами, проваливаясь под лед, шоферы везли хлеб изможденному блокадой, голодному Ленинграду. В самом Ленинграде ученые, хранившие образцы злаков, голодая, не тронули зерен, принадлежащих науке. Тысячи людей отдали в те годы все, что имели. Полистайте газеты и вы увидите снимки самолетов с надписью: «Тамбовский колхозник», «Саратовский колхозник»… Колонны танков были построены на доброхотные средства уральцев, сибиряков, горьковчан, воронежцев. Последний рубль, варежки со своих рук, хлеб, кровь, сон, здоровье — все отдано было на общее дело. И часто даже ложь была бескорыстно святою. Я помню материнские письма отцу: «О нас не беспокойся. Мы все здоровы. Харчимся неплохо». И это в ту весну, когда мы ели «пончики» — гнилую, зимовавшую в земле картошку.

Бескорыстие не требует ни почестей, ни наград. Полтора года назад в «Известиях» я прочитал историю, которую уместно сегодня вспомнить. Вот эта история, рассказанная полковником Яковом Комловым. «Это донесение о подвиге. К сожалению, опоздавшее почти на четверть века…

В декабрьский день 1941 года танковая бригада, где я служил комиссаром полка, получила приказ: из района Нахабино обойти с юга Истру и выйти на Волоколамское шоссе, отрезать отступающие части противника.

17 декабря, овладев Дуплевом и Румянцевом, мы вошли в Ново-Петровское и стали: виадук через шоссе был взорван.

Три первых танка миновали полотно и подошли к броду, когда я заметил справа две фигуры — пожилую женщину и мальчонку. Они бежали наперерез и что-то кричали.

Я дал команду остановиться.

— Там мины! Мины!..

— А где же переправиться, мать?

— Лучше вон там, у моего дома. Там речка поуже.

Я огляделся. Дом стоял как раз поперек ложбинки, которой мы только и могли вскарабкаться на шоссе. Но берега против дома были слишком круты.

— Ничего не выйдет, мать. Нужен мост, бревна…

— Бревна — вот… Разбирайте мой дом.

— Где же вы будете жить? Село-то сгорело.

— Пересидим в землянке… Спеши, милый, фашисты уходят. — Женщина первая взялась за топор.

Десяток минут, и дом наполовину разобран. Через реку легли накаты из бревен. На глазах у матери мальчонка вызвался проводить танки в обход минного поля.

Переправа была в разгаре, когда под одной из машин разорвался некрупный фугас. Такие только и давить танком, но бежавшего рядом мальчонку контузило…