Напротив, мое намерение было воспользоваться первой минутой действительного преимущества нашей армии над неприятелем, которое бы вынудило его отступить, чтоб действительно приехать в Москву. Даже после известия о битве 26 числа я выехал бы тотчас, не напиши мне Кутузов в том же рапорте, что он решил отступить на 6 верст, чтобы дать отдых войскам. Эти роковые 6 верст, отравившие мне радость победы, вынудили меня подождать следующего рапорта; из него я увидел ясно только одни бедствия. […]

Что касается меня, дорогой друг, то я могу единственно ручаться за то, что мое сердце, все мои намерения и мое рвение будут клониться к тому, что, по моему убеждению, может служить на благо и на пользу Отечеству. Относительно таланта, может, у меня его недостаточно, но ведь таланты не приобретаются, они – дар природы.

Справедливости ради должен признать, что ничего нет удивительного в моих неудачах, когда у меня нет хороших помощников, когда терплю недостаток в деятелях по всем частям, призван вести такую громадную машину в такое ужасное время и против врага адски вероломного, но и высоко талантливого, которого поддерживают соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, появившихся за 20 лет войны и революции.

Вспомните, как часто в наших с Вами беседах мы предвидели эти неудачи, допускали даже возможность потерять обе столицы, и что единственным средством против бедствий этого ужасного времени мы признали твердость. Я далек от того, чтобы упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более чем когда-либо, я решил упорствовать в борьбе и к этой цели направлены все мои заботы. […]

Генерал!

Поскольку осеннее время и совершенно размытые дороги крайне затрудняют передвижение нашей армии, я решил занять с большой частью своей армии укрепленную позицию около села Тарутино на реке Нара, а оставшуюся часть разделить на летучие отряды, которые будут иметь целью угрожать вражеским коммуникациям в направлениях к Можайску, Вязьме и Смоленску.

Вследствие чего полковник князь Вадбольский уже отряжен с Мариупольским гусарским полком и 500 казаками к стороне Кубинского, чтобы нападать на неприятельские обозы и отогнать подальше его партии, овладев дорогой на Рузу.

При этом своим движением он может на короткое время войти в связь с Вашим превосходительством, и я прошу Вас не отказать сообщать мне все Ваши новости так часто, как только Вы сможете, указывая те пункты, которые Вы занимаете на различных дорогах, и о тех передвижениях, которые Вы намерены предпринять.

Прилагаемые здесь 2000 рублей предназначаются для посылки курьеров, которых Ваше превосходительство будет посылать в главную квартиру через Владимир, Касимов, Рязань и Тулу, если наиболее прямая дорога через Рузу будет по-прежнему опасна или вовсе недоступна.

Князь Кутузов!

Посылаю к Вам одного из Моих генерал-адъютантов [87] для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтоб Ваша светлость поверили тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые Я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом.

Всемилостивейший Государь!

Я еще сутки должен был задержать генерал-адъютанта князя Волконского, сегодняшнего утра получив через парламентера письмо, которым означено, что император Наполеон желает с важными поручениями отправить ко мне своего генерал-адъютанта. Князь Волконский донесет Вашему Императорскому Величеству обо всех пересылках, которые по сему случаю были, и, наконец, [в]вечеру прибыл ко мне Лористон, бывший в С.-Петербурге посол, который, распространяясь о пожарах, бывших в Москве, не вину французов, но малого числа русских, оставшихся в Москве, предлагал размену пленных, в которой ему от меня отказано.

А более всего распространился об образе варварской войны, которую мы с ними ведем; сие относительно не к армии, а к жителям нашим, которые нападают на французов, поодиночке или в малом числе ходящих, поджигают сами дома свои и хлеб, с полей собранный, с предложением неслыханные такие поступки унять. Я уверял его, что, ежели бы я и желал переменить образ мыслей сей в народе, то не мог бы успеть для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, и я не в состоянии переменить их воспитание.