Наконец, дойдя до истинного предмета его послания, то есть говорить стал о мире, что дружба, существовавшая между Вашим Императорским Величеством и императором Наполеоном, разорвалась несчастливым образом по обстоятельствам совсем посторонним и что теперь мог бы еще быть удобный случай оную восстановить: Cette guerre singuli`ere, cette guerre inouie, doit elle donc durer еternellement? L’empereur, mon ma^itre, a un dеsir sinc`ere de terminer ce diffеrent entre deux nations grandes et gеnеreuses et `a le terminer pour jamais [88] .

Я ответствовал ему, что я никакого наставления на сие не имею, что при отправлении меня к армии название мира ни разу не упомянуто. Впрочем, все сии слова, от него мною слышанные, происходят ли они так, как его собственные рассуждения, или имеют источник свыше, что я сего разговора ни в котором случае и передать Государю своему не желаю; que je serais maudit par la postеritе, si l’on me regardait comme le premier moteur d’un accommodement quelconque, car tel est l’esprit actuel de ma nation [89] .

При сем случае подал он мне письмо от императора Наполеона, с коего при сем список прилагается, и просил меня испросить у Вашего Величества согласия ему, Лористону, прибыть по сему предмету в С.-Петербург, и предложил во ожидании сего ответа перемирие, в котором я ему отказал. При сем случае рассчитывал с нетерпением время, когда на сие ответ прибыть может.

Сие требование его обещал ему исполнить, то есть донести о желании сем императора Наполеона Вашему Императорскому Величеству.

Всемилостивейший государь, Вашего Императорского Величества всеподданнейший

Князь Кутузов принял Лористона в присутствии своих генералов. Сей француз начал речь свою тем, что он прислан предложить перемирие и просить князя о поставлении к Государю императору от Бонапарта письма, в котором, как говорил Лористон, содержатся мирные предложения, долженствующие прекратить ужасное кровопролитие, отчаянием и варварством произведенное.

Князь отвечал, что ему не дано полномочия слушать предложения ни о перемирии, ни о мире, что он не примет никакого письма к Его Императорскому Величеству, долгом своим почитая объявить, что российская армия имеет на своей стороне многие важные выгоды, которых отнюдь не должно терять согласием на перемирие.

Лористон сделал замечание, что надобно же наконец прекратиться войне и что ей не вечно продолжаться, а особливо столь варварским образом.

Князь отвечал – варварство началось в войне… от французской революции и от Бонапарта, который довел его до высочайшей степени. Без сомнения, война продолжаться вечно не может, однако ж и о мире думать не можно до тех пор, когда будут французы находиться по эту сторону Вислы.

Не Россия начала войну сию: если б мой Государь император повелел сделать нападение на магазейны и войска, в Польше находящиеся, то даже за Вислою были бы истреблены все приготовления Бонапарта прежде еще, нежели он успел бы совершенно ополчиться; но Его Императорскому Величеству благоугодно было никак не нарушать спокойствия, не начинать войны и хранить мир постоянно.

Бонапарт, не объявляя войны, вторгся в Россию и разорил большую полосу земли в нашем Отечестве; увидим теперь, как он выйдет из Москвы, в которую пожаловал без приглашения, теперь долг повелевает нам наносить ему вред всевозможнейший. Он объявляет, будто вступлением в Москву поход окончился, а русские говорят, что война еще только начинается. Ежели он этого не ведает, то скоро узнает на самом деле.

– А когда нет надежды к заключению мира, – сказал Лористон, – так станем действовать, но через то опять начнется пролитие крови храбрых воинов, которые везде сражались геройски и которых целые армии подходят со всех сторон.

Князь. Еще раз повторяю: Вы можете брать всевозможные меры к обратному выступлению, а мы постараемся предупредить Вас. Впрочем, уже недалеко то время, в которое мы начнем провожать Вас. – Не имеете ли предложить еще что-нибудь?

Лористон начал жаловаться на ожесточение, произведенное в народе с намерением уничтожить всю надежду на восстановление мира; говорил, что несправедливо обвиняют французов в опустошении и сожжении столицы, тогда как сами же московские жители были виновниками сего бедствия.

Князь сказал в ответ, что он в первый раз в жизни слышит жалобы на горячую любовь целого народа к своему Отечеству, народа, защищающего свою родину от такого неприятеля, который нападением своим подал необходимую причину к ужаснейшему ожесточению и что такой народ, по всей справедливости, достоин похвалы и удивления.

А касательно сожжения Москвы князь прибавил: «Я уже давно живу на свете, приобрел много опытности воинской и пользуюсь доверением русской нации; и так не удивляйтесь, что ежедневно и ежечасно получаю достоверные сведения обо всем, в Москве происходящем. Я сам приказал истребить некоторые магазейны, и русские по вступлении французов истребили только запасы экипажей, приметивши, что французы хотят их разделить между собою для собственной забавы.