Подобное обвинение, ложащееся кровавым пятном на память Невского, производит слишком тяжелое впечатление, вопрос слишком важен, так что мы должны как можно тщательнее рассмотреть все основания, на которые опирается знаменитый историк, вместе с разделяющими его взгляд писателями, – со всей добросовестностью и уважением к истине, которых требует самая важность предмета.

Однако, несмотря на весь вполне справедливо заслуженный авторитет историка, да не подумает кто-либо, чтобы предстояли особенно большие затруднения при устранении мнения, бросающего тень на светлый облик Невского героя: легкие облака не могут затмить лучезарного солнца…

Исходным пунктом прискорбной ошибки, в которую впадают историки, обвиняя Александра в «Неврюевом пленении», служит предвзятая мысль, что Александр, несмотря на все свои заслуги, несмотря на громкую славу, которой он пользовался и дома, и у татар, и в Западной Европе, – «до гор Араратских» и до «Великого Рима», не получив великого княжения, должен, мог быть недовольным, уступив младшему брату.

А если бы он не уступил Андрею и сам добился великого княжения, изгнав дядю Святослава, имевшего по старине бесспорное право на великое княжение, – что тогда сказали бы об Александре? Да сказали бы, что Александр воспользовался своим выгодным положением, чтобы попрать права, основанные на старшинстве, и затем, разумеется, последовало бы суждение, вызванное подобным же поступком его брата, Михаила Хоробрита: «Явление чрезвычайной важности, ибо здесь мы видим совершенный произвол, совершенное невнимание ко всякому родовому праву, исключительное преобладание права сильного».

Александр не пожелал нарушить прав дяди, обидеть его и выставить принцип права сильного – за него сделали это его меньшие братья, сперва Михаил, затем Андрей. Не очевидно ли, что поступки Михаила и Андрея прямо были следствием добровольного отказа искать великого княжения под дядей со стороны старшего брата, – отказа, обнаружившего возвышенную душу Александра?

Могли ли бы младшие братья добиваться великого княжения против старшего, если бы последний сам стремился к его захвату? А теперь выходит так, что Александр, как будто спохватившись, что так долго предоставлял первенство другим, спешит в Орду, обвиняет брата перед ханом и подвергает отечество всем ужасам нашествия, как будто он не мог, при своем необыкновенном уме, найти для достижения своей цели более благовидных средств…

Не очевидно ли, что над суждением историка господствует неотвязчивая мысль, – трудность представить себе: как же это Александр мог добровольно уступать первенство другим? Или в действиях исторических деятелей, даже отличавшихся святостью жизни, не допускается случаев возвышенного самоотвержения, соединенного притом с глубокой предусмотрительностью? Судьба Андрея достаточно ясно показала, как опасно было еще нарушать права других, освященные стариной, всеми пока признаваемые – хотя номинально…

В летописях нет ни малейших указаний на то, о чем говорит Соловьев, но у Татищева нашлось место, испорченное, по мнению историка, а по нашему убеждению, совершенно лишенное смысла:

«Князь же Александр, слышав сия, елика сотвори брат его Михайло, прииде в Володимер и бысть им пря велия о великом княжении: они же уложиша идти в Орду, и поидоша князи Александр и Михайло и многу стязанию бывшу» – вот что читаем у Татищева под 1248 г. Ни Александр не мог быть в это время во Владимире и спорить с Михаилом, потому что находился в Азии, ни тем более Михаил: его уже не было в 1248 г. в живых,

Всего вернее, что в приведенном известии Татищева перепутано несколько событий. Очень может быть, что когда-нибудь и действительно происходил спор Александра с Михаилом, порывавшимся захватить великое княжение, причем Александр старался отговорить пылкого брата от незаконных честолюбивых притязаний.

Во всяком случае, за неимением более подробных известий, нет возможности надлежащим образом разъяснить известие Татищева. Соловьев не распутывает, а разрубает гордиев узел. Чтобы придать какой-нибудь смысл словам Татищева, он полагает, что вместо имени Михаила следует поставить имя Андрея, и тогда будто бы получится надлежащее разъяснение дела, а именно, что Александр с Андреем спорил перед лицом великого хана о великом княжении, но, к крайнему своему неудовольствию, не переспорил брата, на сторону которого склонился верховный властитель.

Не говоря уже о том, что в высшей степени странно у серьезного историка встретить два раза ошибочно поставленное одно имя вместо другого, – можно ли полагаться на такое шаткое основание, как испорченное и даже не имеющее смысла известие, притом идущее вразрез со всеми другими летописными известиями, не дающими ни малейшего указания на то, что Александр когда-либо спорил с братом Андреем о великом княжении?

Став раз на ложную точку зрения, Соловьев и разделяющие его мнение историки идут далее и уже прямо, как мы видели, называют Александра наводчиком полчищ Неврюя. В подтверждение этого обвинения Соловьев, во-первых, опирается на того же Татищева, во-вторых, приводит собственные соображения. Рассмотрим то и другое.

Татищев говорит: «Иде князь Александр в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честью, и жаловася Александр на брата своего великаго князя Андрея, яко сольстив хана взя великое княжение под ним, яко старейшим и грады отческие ему поймал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея, и повеле Неврюю Салтану идти на Андрея и привести его пред себя»,

Противопоставим приведенному месту следующее гораздо более авторитетное известие Степенной книги, которому мы и следуем, вместе с Карамзиным, в своем изложении: «Великий князь Александр паки прииде в Орду к новому царю Сартаку. Славный же град Владимир и всю Суздальскую землю блюсти поручи брату своему Андрею. Он же аще и преудобрен бе благородием и храбростью, но обаче правление державы яко поделие вменяя, и на ловитвы животных упражняяся, и советником младоумным внимая; от них же бысть зело многое нестроение, и оскудение в людех, и тщета имению. Его же ради царь Сартак посла воеводу своего».