Цкуру поехал вправо, пока не вырулил на большую поляну. За березовыми стволами сверкала на солнце озерная гладь. К маленькому деревянному причалу была пришвартована пластмассовая лодочка горчичного цвета. Совсем простенькая – порыбачить на досуге. Тут же на берегу стояла маленькая хижина с четырехугольной кирпичной трубой, рядом припаркован белый минивэн «Рено» с хельсинкскими номерами.

– Вот он, дом Хаатайнена, – угрюмо сообщил старичок. И, надвинув шляпу на уши так, словно собирался бороться с лютой метелью, смачно сплюнул себе под ноги. Жесткой, как камень, слюной.

– Спасибо, – сказал ему Цкуру. – Давайте я отвезу вас обратно к велосипеду. Дорогу я уже запомнил.

– Нет! Не нужно. Вернусь пешком, – сердито прокаркал старик. Смысл его карканья показался именно таким, хоть и на языке, которого Цкуру не знал. На слух прозвучало совсем не по-фински. Не оставив даже пары секунд для рукопожатия, старик выскочил из машины и широким шагом, не оглядываясь, двинулся прочь, будто сама Смерть, только что объяснившая умершим, как переправиться на тот свет.

Сидя в «Гольфе» на обочине среди летней травы, Цкуру проводил взглядом старика. А потом вышел из машины и глубоко вдохнул. Здешний воздух был куда чище, чем в Хельсинки. Свежий, словно только что изготовленный. Мягкий ветерок покачивал ветви берез и постукивал бортом лодки о деревянный причал. Где-то вдалеке резко вскрикивали птицы.

Он посмотрел на часы. Не прошел ли уже обед? Цкуру немного поколебался, но больше делать все равно было нечего, и он решил навестить Хаатайненов прямо сейчас – ступил в зеленую траву и направился к хижине. На солнышке у крыльца дремала собака, маленькая, с длинной коричневой шерстью. При виде Цкуру она вскочила и залаяла. Была она не на привязи, но тявкала так беззлобно, что Цкуру спокойно дошел до крыльца.

Лай, вероятно, услышали в доме. Не успел Цкуру шагнуть на ступени, как дверь распахнулась, и в проеме показался мужчина с густой золотистой бородой. Лет сорока пяти, не очень высокий, с длинной шеей и плечищами, похожими на огромную одежную вешалку. Шевелюра, все такая же золотистая, напоминала свалявшуюся щетку. Из-под нее выглядывали чуть заостренные уши. Клетчатая рубашка с коротким рукавом, линялые джинсы. Не убирая пальцев с дверной ручки, он смотрел на Цкуру. А потом окрикнул собаку, и та унялась.

– Хэллоу, – сказал Цкуру.

– Коннити-ва, – отозвался по-японски мужчина.

– Коннити-ва, – перешел тогда на японский и Цкуру. – Здесь живет господин Хаатайнен?

– Совершенно верно, – ответил хозяин на беглом японском. – Эдварт Хаатайнен – это я.

Цкуру поднялся по ступеням, протянул мужчине руку, тот пожал ее.

– Меня зовут Цкуру Тадзаки, – представился Цкуру.

– «Цкуру» – в смысле «создавать»?

– Да, именно тот иероглиф.

Хозяин широко улыбнулся.

– Я тоже кое-что создаю!

– Отлично, – сказал Цкуру. – Как и я.

Собака взбежала на крыльцо, потерлась головой о ногу хозяина. А потом точно так же – о ногу Цкуру, явно радуясь гостю. Цкуру протянул руку и потрепал ее по загривку.

– И что же создает Цкуру-сан?

– Строю железнодорожные станции, – ответил Цкуру.

– О… Кстати, а вы знаете, что первую железную дорогу в Финляндии проложили как раз между Хельсинки и Хямеэнлинной? Поэтому местные жители очень гордятся своей станцией. Почти так же, как домом Сибелиуса. Так что вы приехали в очень правильное место.

– Что вы говорите? Интересно, не знал. А что же создаете вы, Эдварт-сан?

– Леплю посуду из глины, – ответил Эдварт. – По размерам, конечно, со станциями не сравнить… Ну что же, входите, Тадзаки-сан!

– Не помешаю?

– Нисколечко! – Эдварт взмахнул руками. – Здесь всегда всем рады. А все, кто что-нибудь создает, – наши друзья. Таким мы рады еще больше…

Людей в жилище не оказалось. На столе – чашка с кофе и раскрытая книга в мягкой обложке на финском. Эдварт предложил Цкуру стул, а сам сел напротив. Заложив страницу закладкой, он закрыл книгу и отодвинул в сторону.

– Кофе? – предложил он.

– С удовольствием, – согласился Цкуру.

Эдварт встал, подошел к электрической кофеварке, налил в чашку кофе, поставил на стол перед Цкуру.

– Сахар? Сливки?

– Нет, спасибо, просто черный.

Кремовую кружку для кофе явно лепили вручную. Причудливой формы, с изогнутой ручкой, но держать в пальцах очень удобно. В ней так и читалась какая-то неуловимая интимность – нечто вроде домашней шутки, понятной только членам семьи.

– Эту чашку вылепила моя старшая дочь, – с улыбкой сообщил Эдварт. – Обжигал, конечно, я, но все-таки…