— Кажется…

— А что же Саша? Почему не приехал? — первое, что спросил Илья Николаевич, встретившись с Аней, и в тоне его было искреннее огорчение.

— Он заканчивает научную работу. Хочет представить ее на конкурс, а времени осталось мало.

— И как успехи?

— Хорошо. Мне передавали, что профессор Вагнер хочет забрать его после окончания университета на кафедру зоологии, а профессор Бутлеров настаивает, чтобы Саша избрал своей специальностью химию.

— Вот как!

— Да. И это конкурсное сочинение для Саши очень важно.

— Тогда, ясно, — повеселел Илья Николаевич. — Да, из Саши выйдет ученый. Здоровье только у него слабовато, и это меня больше всего беспокоит. Как он себя чувствует?

— Неплохо. Я его часто вытягивала на прогулки. Он регулярно занимается гимнастикой. Провожая меня, говорил, что все лето будет отдыхать. Ну, а что дома? Как твои дела?

— Плохо, Аня, — вздохнул Илья Николаевич. — Даже очень плохо.

— А что такое? — встревожилась Аня и только сейчас, пристально поглядев на отца, заметила, что он сильно постарел за эти несколько месяцев. Глаза глубоко запали и как будто даже потускнели. Выражение лица унылое, чего с ним почти никогда не бывало. Говорит вяло и с каким-то странным оттенком обреченности в голосе.

Мела поземка, лошади с трудом пробирались сквозь сугробы. Илья Николаевич, кутаясь в енотовый воротник шубы, глухо говорил:

— Гибнут все труды моей жизни. Ты помнишь священника Богоявленского?

— Того, что бил школьников?

— Да, да. Я тогда встал на защиту учителя Перепелкина. После длительной и утомительной переписки — мне пришлось обращаться даже к епископу — священник был удален из школы. И дети, и крестьяне, и учитель — все свободно вздохнули. А теперь этого Богоявленского опять определили законоучителем. Он с еще большим ожесточением издевается над детьми.

— И ты ничего не можешь сделать?

— Многое просто не в моих силах. Руководство школами сейчас, по сути дела, передано министерству внутренних дел. Ну, а какие из полиции воспитатели, это всем известно. У них разговор короткий: неблагонадежный — вон! А эта неблагонадежность нередко выражается в том, что учитель просто не поладил со священником. В губернском училищном совете я несколько раз «настаивал, чтобы все отзывы и характеристики на учителей составлялись не полицией, как это сейчас повелось, а дирекцией народных училищ. Нет, слушать меня никто не стал. Я уже, грешным делом, иногда думаю: зачем земства, советы, если за них все решает полиция? — Илья Николаевич вспомнил разговор с Сашей прошлым летом именно на эту тему, спросил: — Ну, а чем Саша занимается, помимо учебы? К нам дошли слухи, что студенты организовали демонстрацию в годовщину отмены крепостного права. Так ли это?

— Да.

— И полиция разрешила?

— Нет. Просто поздно хватилась.

Помолчали. Илья Николаевич, видимо, ждал, что

Аня скажет, принимали ли они с Сашей участие в демонстрации, но она не говорила, а он не находил удобным спрашивать.

В конце года у Ильи Николаевича всегда накапливалось много работы по составлению отчета. 6 января у Ульяновых был вечер, и Илья Николаевич танцевал польку в кругу своих сослуживцев и друзей. 11 января он почувствовал себя плохо. Мария Александровна встревожилась и послала Володю за врачом. Обычно у Ульяновых бывал врач Кадьян — народоволец, сосланный в Симбирск. В это время он был в отъезде, и пришлось пригласить другого врача. Тот осмотрел Илью Николаевича и сказал, что нет ничего серьезного.

— Гастрическое состояние желудка, — успокоил он Марию Александровну. — Это безопасно.

Илья Николаевич никогда ничем не болел. Устанет в поездке, отдохнет дома и опять бодр и весел. Марию Александровну, никогда не видевшую мужа в таком состоянии, мучила безотчетная тоска. Вечером она позвала Володю, сказала:

— Сбегай, сынок, еще к доктору. Отец хотя и говорит, что чувствует себя неплохо, но у меня что-то очень непокойно на душе.

Врач пришел, но повторил то же самое, что сказал в первый раз. Мария Александровна попросила его все-таки зайти еще утром. Ночь на 12 января Илья Николаевич почти не спал. Аня с вечера читала ему бумаги, но, увидев, что он заговаривается, попросила прекратить работу и отдохнуть. Пришедший утром врач нашел, что состояние здоровья улучшилось и дело пошло на поправку. Сам Илья Николаевич, видя, как жена встревожена, говорил, что ему лучше. Но обедать в столовую не пришел, сказав, что нет аппетита.

— Тебе нехорошо? — спросила Мария Александровна.

— Что-то стесняет грудь…

Два часа спустя он содрогнулся всем телом и затих. Мария Александровна думала, что с ним обморок, кинулась звать Аню и Володю. Володя помчался за врачом, тот осмотрел Илью Николаевича и объявил; кровоизлияние в мозг. Мария Александровна не поверила ему и продолжала думать, что это только обморок…

Вера Васильевна Кашкадамова, ставшая за эти годы близким другом семьи Ульяновых, о смерти Ильи Николаевича услышала только на другой день. Она не поверила страшному известию, побежала к Ульяновым и увидела: Илья Николаевич лежит в своем вицмундире спокойно и будто улыбается. Она смотрела на него, и ей казалось: он вот-вот встанет, засмеется и скажет, что пошутил.

Мария Александровна, спокойная, без слез и жалоб, опустив голову, стояла у гроба. Володя все время находился подле нее. Лицо его было бледно, брови сурово сдвинуты. Младших детей старались удержать наверху, но это удавалось плохо.

— Мама, как же быть с Сашей? — спрашивала Аня. — Может, телеграмму послать?

— Нет. Напиши письмо кузине. Она врач, пусть подготовит его.

— Я тоже так думаю, — поддержал Володя мать.

Днем Саша трудился в лаборатории, ночью — дома. У него был рассчитан не только каждый день, но буквально каждый час. Случалось даже, что он по три ночи подряд не спал.