Тычу большим пальцем в сторону двери:

– Мне пора возвращаться.

– Конечно.

Моника провожает меня по коридору до выхода. Рядом с вешалкой на стене висит расписание школьных уроков, уроков музыки, спортивных секций и так далее. Я останавливаюсь, любуюсь.

– Вот бы нам тоже сделать что-нибудь в этом роде.

– Здорово помогает, дисциплинирует.

Она нервно потирает руки. Явно снова отчего-то волнуется. Волны тревоги исходят от нее, как радиация.

– Грейс!

– Мм…

– Послушай, не говори про наш разговор Юану. Ни словечка. Ладно?

С языка чуть не срывается: «А я-то думала, что ты устала от всех этих тайн», – но я вовремя спохватываюсь, потому что ясно вижу, что мы с ней в одной лодке. Не хочу видеть, но вижу.

– Не скажу, – обещаю я.

Сажусь в машину, но трогаю с места не сразу. Сижу с закрытыми глазами, откинув голову на подголовник. В первый раз за много лет Моника раскрылась передо мной, и я вдруг как бы вспомнила, что она тоже человеческое существо из плоти и крови, что у нее, как и у меня, тоже есть душа. Мы с ней далеко не близки, никогда и не были. Детьми мы терпеть не могли друг друга, эти же отношения сохранились, когда мы стали взрослыми. Но супружеская измена – страшная вещь, она не щадит никого, и, когда мы с Юаном стали встречаться, я как могла старалась избегать Монику. Это было легче, чем при каждой встрече сознавать, как станет ей больно, если она узнает. А Пол? Что же со мной такое? Хуже жену, чем я, нельзя и представить. Я обманывала его, я ему изменяла, теперь у меня такое чувство, что все катится по наклонной, летит в тартарары.

Кто-то стучит в окошко машины, я вздрагиваю и поднимаю голову. Это Юан. Он влезает на сиденье рядом, и я машинально отодвигаюсь, прижимаясь к двери.

– Ты чего здесь? – спрашивает он.

– Привозила Монике подносы, контейнеры, – улыбаясь краешком губ, отвечаю я. – Спасибо за вчерашнее. За помощь, я ее очень ценю. Честное слово.

– Жаль только, в самом конце ты стала пререкаться. Не нужно было. – Он вскидывает брови. – Мне казалось, что мы договорились, а ты начала дразнить ее. Не стоило.

– Да я знаю. – Хлопаю ладонью по приборной доске. – Прости. Мне очень жаль. Правда. Но она нарочно заводит меня, честное слово. Сознательно это делает. Как думаешь, она в самом деле намерена уйти в монастырь?

– Слушай ты ее больше! Это все болтовня, и она делает это не для того, чтоб очистить совесть, а чтоб воду мутить, – задумчиво и несколько даже печально говорит он. – Она жаждет крови.

– Ты уверен? Откуда знаешь?

– Ну какой священник может посоветовать такое? Она ведь Розу не толкала. И то, что случилось той ночью, к ней не имеет отношения, никаким боком не касается. Сто процентов, что Орла сама выдумала эту интригу.

– Скорей всего, да, – глубоко вздыхаю я. – Я все думала, думала. Не могу больше сидеть здесь и ждать, когда она снова нагрянет. Поеду в Эдинбург, попробую поговорить с ее матерью.

– Думаешь, поможет? Вряд ли.

– Анжелин всегда любила меня. Может, она встанет на мою сторону и уговорит Орлу передумать. У них частенько бывали стычки по поводу поведения Орлы, но в конце та слушалась ее во всем.

– У тебя есть ее адрес?

– В общем-то, нет, но я знаю, что она замужем за неким Мюрреем Купером и что они живут в Мерчистоне. Найти их будет не очень трудно.

– Ну попробуй. А что, если Орла там?

– Она должна быть в монастыре, но если у матери, то… – я пожимаю плечами, – поговорю и с ней тоже, постараюсь на этот раз держать себя в руках, попробую узнать, зачем… зачем она вернулась.

Он вздыхает:

– Ворошить прошлое – значит заставлять всех вспоминать, как все было. Ничего хорошего это не сулит. Никому из нас.

Я вся так и дрожу.

– Меня беспокоит только, что скажет Пол.

Ох, как нелегко думать о Поле. Я боюсь, что он так болезненно воспримет все это, так близко к сердцу, что станет сомневаться во всем: в нашей любви, в будущем нашего брака, в наших общих воспоминаниях – и наше общее будущее для него потеряет смысл. Несмотря на все мои гадкие тайны, я верю, что у нас с ним крепкий, исполненный любви союз. Смогла бы я встать перед судьями и убедить в этом присяжных? Смогла бы заставить их понять мотивы моих поступков, а значит, и простить мои ошибки?

Мне кажется, смогла бы.

Уже больше двух месяцев, как Роза погибла, я снова хожу в школу, но как-то без интереса, машинально, что ли. Я скоро поняла: надо делать вид, что я уже забыла про случившееся, иначе все будут смотреть на меня, шептаться, показывать пальцем, и покоя мне не видать. Я так и делаю. Притворяюсь. Но перед людьми притворяться можно, а перед собой – это вряд ли. Я помню все до малейших подробностей: и ее раздутое лицо, и восковую кожу, и широко раскрытые, пустые глаза. Помню и горе ее отца, неподдельное и глубокое, опустошающее. Буквально. Словно кто-то взял и вынул из него все нутро.

С началом нового учебного года Орла в школе не появилась, и я потом узнала, что она вообще уехала из поселка. Отца перевели в Лондонский филиал компании, и теперь они будут жить в Суррее. С тех пор как все случилось, я не видела ее и не разговаривала с ней. Зато подслушала разговор Мо с матерью о том, что Орла не хотела уезжать, заперлась в доме. Пришлось вызывать полицию и ломать дверь, и ходили слухи, что ее силой тащили к отцовской машине, а она кричала и отбивалась руками и ногами.

Я рада, что она уехала. Рада, что мне никогда больше не придется видеть ее лицо. Она прислала мне письмо с новым адресом, написанным на обратной стороне конверта. Письмо я порвала не читая. Потом пришло еще пять. Их я тоже порвала.