Моника смотрит на меня безучастно.

– Ну разве я могла бы с ней состязаться?

– Ты еще скажи, что желала ей смерти!

– Нет, не скажу. И не говорила. Я сказала, что была рада, когда она умерла. Впрочем, не совсем так. Когда она умерла, я была не то чтобы рада, просто смерть ее меня никак не тронула. – Она вздыхает. – Ох, я сама не знаю, что говорю. – Роняет лицо в ладони и плачет. – Господи, только не говори Юану. Он очень расстроится. Прошу тебя.

– Успокойся, ничего не скажу.

Я искренне поражена, и не столько откровениями Моники, сколько тем, что на моих глазах она вдруг теряет всю свою выдержку. В таком состоянии я не видела ее с самого шестнадцатилетия Орлы. Не знаю, что делать. Может, сейчас лучше встать, подойти к ней, обнять, пожалеть? Кладу ей руку на плечо, держу пару секунд, потом убираю:

– Ты, наверно, просто устала. Тебе надо отдохнуть, выспаться как следует.

– Послушай! – Она хватает меня за руку, смотрит мне в глаза с таким отчаянием, что у меня сердце падает: тут что-то явно имеет отношение ко мне. – Орла появилась – жди беды. Я знаю, вы были подругами, но мой тебе совет: не подпускай ее к нашему поселку на пушечный выстрел.

Она сжимает мои ладони, я пытаюсь вырваться, но ее хватка становится только крепче.

– Хочу, чтоб ты знала: если тебе нужна помощь, чтобы разобраться с ней, можешь рассчитывать на меня. Я готова.

Лишний раз напоминать мне о том, что Орлу надо держать подальше от наших мест, не нужно. После поездки в Эдинбург я ни на минуту не забываю об этом. Появление Орлы на дне рождения девочек – еще один гвоздь в гроб, где будет похоронено наше счастье и спокойствие. А после того как она хитростью добилась приглашения на ланч, моя судьба вообще под вопросом.

– Прошу тебя, Моника, – говорю я, – отпусти меня.

Она сразу же отпускает и, тяжело дыша, откидывается на спинку стула. Губы ее шевелятся, но вслух она не произносит ни слова.

Я вытираю пролитый кофе, выжимаю тряпку в раковину и кладу ее рядом.

– У тебя есть сигареты?

– В гараже. На верхней полке. За банками с краской.

Иду в гараж, нахожу сигареты. В пачке осталось восемь штук. Помятые, но это все же лучше, чем ничего.

Возвращаюсь обратно, Моника зажигает спичку, дает прикурить, открывает дверь, ведущую во двор.

– Тебе известно, что было между матерью Орлы и моим отцом?

Делаю глубокую затяжку. Вряд ли это поможет от головной боли… но, когда никотин проникает в кровь, я ощущаю прилив энергии иного рода, которая, дай бог, поможет продержаться остатки утра.

– Я видела их вместе в Эдинбурге. Они целовались. Хотя я не сразу догадалась, что к чему.

– Ты их видела, правда? – Все тело ее содрогается. – Где? Когда? Почему мне не рассказала?

– Мне было тогда четырнадцать лет. Я своими глазами видела. Бабушка возила меня тогда в Эдинбург за покупками. Почему не рассказала? – Я качаю головой. – Ох, временами я тогда бывала такая стерва… Решила, что это меня не касается. Но не подумай, я была не такая уж плохая.

– Это у них продолжалось около года, пока я не узнала.

Откидывается на спинку, смотрит в потолок. На щеках следы слез; она отрывает кусок бумажного полотенца, сморкается, потом идет к раковине, споласкивает лицо холодной водой.

– Теперь ты понимаешь, почему я ее так ненавижу.

– Но это же была не Орла, а ее мать.

– Яблочко от яблоньки недалеко падает.

– Моника, ты ведь врач. Это ненаучный подход!

Последние слова я кричу ей в спину, потому что она уже вышла из кухни и поднимается по лестнице. Иду к двери черного хода, гляжу на сад. Отсюда мастерской не видно, но я знаю, что она никуда не делась, меня тянет туда, как магнитом. Хочется скинуть туфли, побежать по дорожке, закрыться там и не выходить больше.

– Вот, смотри, мы тут все втроем. – Моника вернулась и протягивает мне фотографию.

Беру. Черно-белая, вставлена в блестящую серебряную рамку.

– Она всегда стоит возле моей кровати.

Моника сидит на шее отца, положив руки ему на голову. Правой рукой он придерживает ее ноги, левой обнимает талию матери. Моника смеется. Впрочем, смеются на фотографии все.

– Какая ты здесь счастливая, – говорю я, возвращая снимок.

– Мне здесь семь лет. Это мы в Норт-Берике, на отдыхе. – Она смотрит на фотографию, глаза ее неподвижны, видимо, предается воспоминаниям. – А Анжелин все это у меня отобрала.

– Нельзя жить одним прошлым, – говорю я, хотя сама прекрасно понимаю, что прошлое нас никогда не отпускает. – Ты была еще маленькая. От тебя ничего не зависело.

– История имеет обыкновение повторяться.

– Твои родители умерли, Моника. – Я ласково трясу ее за плечо. – А Анжелин сейчас живет в Эдинбурге. Она не может больше причинить тебе вреда.

– А тайны обладают разрушительной силой. Ты это знаешь?

По спине бегут очень неприятные мурашки. Уж кто-кто, а я хорошо понимаю разрушительную природу всяческих тайн, когда чувство вины и раскаяния медленно, капля за каплей подтачивает здоровье, оставляя свой липкий след на всем, что ты делаешь и чувствуешь.