Проходит не один час, прежде чем рядом ложится Пол. Я все еще не сплю. Он подвигается ко мне, прижимается всем телом, всеми его изгибами. Я люблю его, в этом у меня ни на минуту не возникает сомнения, но сейчас он мне ничем не поможет. Я должна защитить его от правды ради его же благополучия, да и моего тоже. Бывают такие воспоминания, они подобны порезам, которые никогда не заживают. Зарастают кожей, но она такая тонкая, что небольшая царапина – и рана снова кровоточит. Для нас обоих это воспоминание о Розе. У нас с ним одна и та же скорбь – глубочайшее горе, чувство неверия в случившееся и искреннее, отчаянное желание вернуться в прошлое и прожить его совсем по-другому.

Прошло три дня, как мы нашли тело Розы, а я все еще не встаю с постели. Сегодня весь день пролежала почти без движения. Когда мама или папа заходят в комнату, я закрываю глаза и стараюсь дышать глубоко, медленно и ровно. Перед самым вечерним чаем слышу голос Орлы внизу. Мама сообщает ей, что я сплю.

– Зайди выпей с нами чая! – приглашает она. – Грейс услышит, что ты здесь, и сразу встанет.

«Нет уж, не встану. Не встану, черт возьми, не дождетесь».

От чая Орла отказывается. Ей нельзя. Ждут родители. Но она оставляет еще одну записку, уже третью с тех пор, как все случилось. Мама приносит ее мне вместе с чаем.

Когда мама уходит, я рву записку на крошечные клочки, подхожу к окну, разжимаю кулак и гляжу, как обрывки уносит ветер.

Где-то в половине восьмого снова слышу звонок в дверь.

– Простите за беспокойство…

– Мистер Адамс, – слышится голос отца, – пожалуйста, проходите.

Я лежу в кровати, боюсь пошевелиться. Даже моргнуть страшно.

– Прежде всего, – слышу серьезный, торжественный голос папы, – мы с женой хотели бы выразить вам наши соболезнования по поводу утраты вашей дочери.

– Да-да, – это уже мама выходит к ним в коридор, – мы вам ужасно сочувствуем…

Голос ее прерывается, и я словно вижу, как она прижимается к папе, чтобы ободриться.

– Проходите, пожалуйста, – говорит папа. – Посидите с нами немножко.

Дверь в гостиную они оставляют открытой, но как я ни напрягаю слух, слышу лишь неторопливое бормотание мистера Адамса и неразборчивые сочувственные реплики родителей. Я вылезаю из постели, выхожу на площадку перед лестницей. Здесь слышно лучше, я разбираю отдельные слова, например «возмутительный» и «прекрасный», но этого недостаточно, чтобы понять, о чем речь, поэтому крадучись спускаюсь на несколько ступенек и сижу почти совсем внизу, там, где начинаются перила, поджав ноги, чтоб из гостиной не было видно.

– И я хотел бы поблагодарить вашу Грейс. Она пыталась спасти Розу.

– Мы передадим ей вашу благодарность, мистер Адамс, – это голос моего отца. – К сожалению, Грейс сейчас нездорова. Мы даже вызывали врача, и он сказал, что у нее нервное потрясение.

– Я надеялся, что она поможет мне понять, почему Роза среди ночи ушла из палатки.

– Она уже рассказала все, что знает, в полиции, – сказал папа. – Она у нас девочка искренняя и… очень впечатлительная.

Я морщусь, услышав эти слова.

– Конечно-конечно, я не стану настаивать, не хочу ее беспокоить. Ни в коей мере. Роза была очень рада, когда попала к ней в звено. Накануне вечером она только об этом и говорила, о том, какая Грейс добрая и как им там всем весело вместе.

Я снова морщусь, подтягиваю и крепко прижимаю к груди коленки, чтоб не расплакаться.

– Нервное потрясение по-разному действует на людей. Она сейчас почти ни с кем не разговаривает. Все молчит…

– Да-да, все молчит и молчит, – эхом повторяет мама.

– Я понимаю, – говорит мистер Адамс. – Но столько накопилось вопросов, на которые нет ответа, и я думал, что Грейс может помочь мне прояснить, что же все-таки произошло и как. Понимаете, Роза не умела плавать. Она боялась воды. Она никогда бы не вошла в воду без серьезной причины.

– Но было уже за полночь. Она, наверно, поскользнулась. Так ведь, кажется, считает полиция?

– Да, но зачем ей понадобилось выходить из палатки? Ей было всего девять. Она была добрая и послушная, дисциплинированная девочка.