Интересно, кто сегодня играет роль нарушителя? Если Крамцов, то справиться с ним будет нелегко, немало придется потрудиться, прежде чем цель попадет в прицел фотопулеметов…

Он уже испытал воздействие перегрузок, преследуя ускользающий самолет. «Противник» отчаянно хитрил, он ловко маневрировал, и земля усложняла и усложняла задачу, заставляя летчика выжимать из машины все, что она могла дать.

Сейчас он видел перед собой белую, тающую в небе нить — инверсионный след «нарушителя», но тот, резко увеличил скорость, забираясь все выше и выше, в самую пустоту разреженной бездны.

Небо здесь было уже темным.

— Тридцать первый, тридцать первый, курс девяносто, режим «максимал-форсаж».

Он дал полные обороты турбинам и вошел в вираж, занимая новую позицию для атаки. Перегрузка прижала его к спинке сиденья, сдавила голову.

И тут произошло неожиданное. Самолет взбунтовался, задрожал, завибрировал каждой своей частью до последней заклепки. Облака, плоской равниной лежавшие внизу, вдруг косо встали в стекле кабины. Началось падение!

Иван попытался взять на себя ручку, работал педалями, чтобы подчинить себе машину. «Спокойно, — сказал он себе. — Спокойно. Следи за приборами». Он знал, что надо делать в таких случаях, и не нервничал.

Самолет не отзывался на его усилия, он продолжал падать, словно бы заклинило одновременно все тросы управления.

— Я — тридцать первый, я — тридцать первый, самолет неуправляем!

— Повторите! — послышался в шлемофоне голос с командного пункта. — Повторите!

Соболев ответил не сразу.

Плоскость облаков медленно поворачивалась перед глазами.

Самолет терял высоту, он падал, выписывая ту самую нелепую пилотажную фигуру, которую летчики в шутку называли «кадушкой».

— Повторите! — кричала земля. — Тридцать первый, вас плохо слышу.

— Самолет неуправляем, высота десять пятьсот! Надо было во что бы то ни стало прекратить падение.

Ручка подрагивала в руках, противоборствуя его усилиям, словно бы машина сама управляла собой, не принимая в расчет пилота. Иван что есть силы рванул ручку на себя. Недаром он несколько лет занимался борьбой, недаром говорили в части, что мышцы у него свиты из морских канатов. Он справился с сопротивлением металлической махины, ручка подалась.

Перехватчик тотчас же рванулся вверх, в глазах потемнело, тело приобрело свинцовую тяжесть — Соболев на несколько секунд потерял сознание. «Не меньше девяти «д», — промелькнула мысль. — Наверное, сорвало подвесные баки».

Он и не думал раньше, что сможет перенести такую страшную перегрузку.

Теперь истребитель круто лез вверх. Слишком круто — на миг уступив воле и выдержке человека, он снова не хотел повиноваться. «Кадушка» перешла в «свечу», машина чуть ли не вертикально, как ракета, неслась вверх, и нос ее задирался все больше и больше.

Скорость падала. Вот-вот истребитель сорвется в «штопор» — тогда быстрота падения будет настолько огромной, что, возможно, и катапульта не спасет.

На земле неотрывно следили за поведением перехватчика. Локаторы отмечали каждый его маневр, и люди, напряженно застывшие у индикаторов, видели опасность, которая грозила пилоту.

— Катапультируйтесь! — донеслось с командного пункта. — Катапультируйтесь, тридцать первый!

В запасе у него было еще несколько секунд, а это немало в его положении.

Он попытался свалить истребитель на крыло, чтобы перейти в пике и не допустить «штопора». Пике все же лучше, чем «штопор», пике поможет ему вновь обрести власть над самолетом.

— Катапультируйтесь, тридцать первый! Вы идете к морю!

Пике не получается, машина продолжает беспорядочно падать. Все ли он сделал? Надо попробовать еще раз, еще раз — последний… Соболев выжимал педали, пытаясь нащупать тот момент, когда самолет снова, хоть на миг, станет управляемым. Элероны… что с элеронами?

Боковым зрением, которое так хорошо развито у пилота, он успевает схватить показания приборов.

Девять тысяч метров. Восемь пятьсот. Восемь.

Облака колыхались в лобовом стекле, приборы отмечали вращение, скорость снижения нарастала.

— Тридцать первый, вы над морем. Приказываю, вы слышите, приказываю: катапультируйтесь немедленно!

Семь тысяч метров, шесть, пять пятьсот.

Нет, ничего не получается.

Надо выполнять приказ. Если он не катапультируется сейчас, будет поздно — никто не узнает, как вела себя в различных маневрах машина, а это важно, очень важно.