Автор начинает с биографической справки о себе и экскурса в настоящее («Мой отец — высокопоставленный чиновник, мать — известный ученый-историк, я пишу книги и сценарии, а моя жена — журналистка»), чтобы затем представить свое обстоятельное жизнеописание в хронологическом порядке. Верный традициям Руссо и Мюссе, повествователь соблюдает канон «романа воспитания»: детство, юность, первые увлечения и разочарования. «Я мечтал охотиться на диких зверей, путешествовать, ходить в плавание», «Сначала я был весьма послушным ребенком, а потом чересчур начитанным подростком», «Я сочинял научно-фантастические рассказы, писал статьи о кино, что давало возможность водить девочек на закрытые просмотры». «Я учился в лицее Жансон-де-Сайи, а потом в Институте политологии» и «предавался любви с простодушной и смешливой девушкой, которая бродила целыми днями голышом».

Не то чтобы жизнь повествователя совсем уж была лишена экзотики: в Восточной Яве он «преподавал французский язык дамам из высшего китайского общества», на Бали «голый до пояса, с обернутым вокруг чресел sarong», «покуривал сигарету с травкой», затем неудачно занялся бизнесом и «был вынужден вернуться в Париж — в одиночестве, несчастный, с рукописью своего первого романа». Почти год писал книгу о кинокумире Вернере Херцоге, наткнулся на оскорбительное пренебрежение мэтра и надолго завязал с кинокритикой. Потом в Москве «ухаживал за девушкой, у которой был телохранитель», и гордился, научившись готовить русское блюдо «гречневая каша». Но все-таки жизнь нашего героя «протекала спокойно и была небогата приключениями». Не хватало какой-то изюминки. Классический Мюссе без примеси Леблана, Дюма, Жиля де Реца и Боба Денара, пожалуй, пресноват. Триста тысяч штук книги Каррера о Каррере не продашь.

Делать нечего: ради литературного драйва француз готов потесниться, поделив роль протагониста с более выигрышным — с точки зрения сюжета — заглавным персонажем. Так в повествование вламывается, как танк, Эдуард Савенко, ставший Лимоновым. Человек, названный родителями в честь автора «Смерти пионерки» и выбравший себе псевдоним как намек на «язвительную и необузданную натуру».

Это он — Эдичка. Русский поэт, который любит рослых негров на помойке в Нью-Йорке. Варвар с «плоским животом», способный «выпить литр водки за час». Ходячая взрывчатка. Взрослый пацан, радующийся возможности пострелять из пулемета. Человек, который в молодости был похож «на загулявшего матроса и на рок-звезду», в зрелые годы — на десантника, а в старости — «на главаря банды», на террориста Карлоса, на д’Артаньяна из второго тома трилогии о мушкетерах, а также «на большевика-комиссара, в особенности на Троцкого». Существо с «мощной и притягательной энергетикой, ощутимой даже на расстоянии». Отвязный приятель военных преступников. Отважный революционер, издающий газету с названием осколочной гранаты. Неутомимый секс-партнер графини, актрисы и нескольких школьниц. Легендарный политзек, который в тюрьме «сумел написать семь или восемь книг» и для сокамерников «был не просто суперавторитетом, а почти святым. В день, когда он выходил на свободу, охранники и заключенные вырывали друг у друга вещи, чтобы помочь ему их нести…».

Таким образом, расклад ясен: нашему читателю эта иерархия персонажей знакома с детства, по трилогии Астрид Линдгрен о Малыше и Карлсоне. Пока первый в тандеме, правильный тихоня, изнывает от скуки (потолок его притязаний — собака); второй, влетая к нему в окно и громко жужжа пропеллером, воплощает затаенные комплексы Малыша. Карлсон живет в пентхаусе, украшает стену черным силуэтом одинокого петушка, жрет варенье банками, ворует вставную челюсть у буржуазного дяди Юлиуса, крутит романы то с фрекен Бок, то с Пеппи Длинныйчулок и превращает ворюг Филле и Рулле в соратников по борьбе со шведским авторитаризмом. Понятно, что вдохновляет автора не столько реальный Лимонов (который, замечает француз, «начинал вызывать у меня отвращение»), сколько Лимонов-метафора — летучее, жутко-симпатичное привидение с мотором.

«Какая жизнь! И какая энергия!» — мечтательно вздохнет Малыш Каррер. Но, потусовавшись с персонажем, он вернется обратно в свой мир, не желая «романтизировать безумие». Ведь автора не покидает «ощущение, что у Эдуарда едет крыша». Ну а без крыши любой Карлсон — просто бомж.

С. Михалков. Самый главный великан / Сост. В. Максимов, Л. Салтыкова. М.: АСТ

С легкой руки Аполлона Григорьевна емкое выражение «наше всё» зарезервировано за Пушкиным, а жаль: к Сергею Михалкову эти слова тоже отлично подходят. Кто, как не Сергей Владимирович с одинаковой сноровкой писал стихи для взрослых и для карапузов? Кто сочинял басни и фельетоны, пьесы и сценарии, рекламные слоганы и отчетные доклады? Кто возглавлял киножурнал «Фитиль» и отважно обличал пьяных сантехников, нерадивых управдомов и расхитителей социалистической собственности? Кому, наконец, принадлежат слова трех гимнов двух стран?

Сборник, выпущенный к сотой годовщине Сергея Михалкова, примерно на треть состоит из фрагментов мемуаров самого юбиляра, а на две трети — из поздравительных статей и воспоминаний, посвященных виновнику торжества. Не более половины тех статей сочинялись специально к столетию героя; остальные же были созданы гораздо раньше и приурочены к его предыдущим круглым датам. А поскольку все тексты расположены в причудливом порядке и отладить хронологию тут никто не удосужился, читатель ощущает мистический дискомфорт: то ли знаменитый баснописец и гимнотворец умер пять лет назад, то ли по-прежнему жив-здоров и готовит к переизданию поэму «Дядя Степа — милиционер» теперь уже под новым и актуальным названием.

Понятно, что юбилейно-мемориальный жанр требует высоких слов. На страницах книги ее персонаж предстает «истинно государственным человеком» (А. Салуцкий), «державным мужем» (И. Переверзин), «суть от сути и плоть от плоти носителем национального русского характера» (Ю. Сбитнев). «Я не знаю за Сергеем Владимировичем никаких недостатков», — чеканит Л. Салтыкова, а следом и Л. Васильева не находит в нем «ни одной отрицательной черты». И если Г. Юдин превозносит героя Соцтруда за отсутствие его в стихах «витиеватого диссидентского подтекста и усталой вековой тоски», то А. Проханов на частности не разменивается: «Михалков — это эмблема века. Как творец гимна, носитель в себе этого гимна, он столь же значителен, как, например, Днепрогэс, или битва под Курском, или космодром Байконур». По мнению режиссера С. Враговой, «в лице Михалкова нас посетил инопланетянин, живущий совсем в другом времени». Неземные качества юбиляра подтверждает и Ю. Кушак, который в детстве ухватил Михалкова за палец — и вскоре обнаружил в себе поэтический дар: «Может, через этот палец я получил творческий импульс». Если бы Сергей Владимирович оказался Байконуром или тем более Днепрогэсом, юному любознательному Ю. Кушаку не поздоровилось бы.

В целом авторский состав сборника предсказуем. Случайных людей нет: есть соратники и соавторы Михалкова, редакторы и издатели, подчиненные по СП, МСПС и «Фитилю», а также любимые дети, любящие внуки и председатель Счетной палаты Российской Федерации Сергей Степашин. Внезапно встретив на страницах сборника актера Валентина Гафта, известного своим ехидством, с интересом ждешь, упомянет ли он о своей эпиграмме: «Россия! Слышишь этот зуд? / Три Михалковых по тебе ползут!» Валентин Иосифович, однако, не нарушает всеобщего умиленного настроя. Оказывается, той эпиграммы он не писал и посвящена она, кстати, совсем другим людям. Ну, то есть некая зловредная троица по России, может, когда-то куда-то и ползла, но это не Михалковы, о нет, боже упаси!