Впрочем, как минимум одна общая точка соприкосновения у М. Н. Тухачевского со ВПАТ действительно имелась. И здесь действительно был достигнут консенсус. Но она касалась не темы недовольства и не какой бы то ни было оппозиции, а сугубо профессиональных вопросов. И никто в 1937 году никакой «контрреволюции» в ней не усматривал.

«Чрезвычайно, товарищи, поразительно, как могло случиться, что «Стратегия» Свечина среди некоторых работников относительно долго пользовалась большим успехом. Нельзя сказать, что она не встретила отпора. Отпор был и в отдельных случаях достаточно большой, но было не мало колеблющихся, которые никак не могли разобраться в существе дела. (В частности, в Военной Академии Свечин пользовался очень большим авторитетом). Организованный отпор Свечин встретил главным образом в стенах Толмачевки и Комакадемии»68.

Не будем сейчас вдаваться в вопросы стратегии и разногласий по вопросам таковой между А. А. Свечиным и М. Н. Тухачевским. Это была очень долгая история с участием множества других лиц. Но пресловутые «египтянки при фараонах Среднего царства», по крайней мере, имели к М. Н. Тухачевскому отношение самое непосредственное. Чего о колхозном строительстве никак не скажешь.

И. С. Нижечек председательствовал на том «разгромном» заседании в Комакадемии и выступал с заключительной речью. Кроме того, на заседании отметились критическими выступлениями в адрес А. А. Свечина К. И. Бочаров, И. Слуцкин, А. И. Седякин, П. К. Суслов, И. Дуплицкий, И. Фендель, В. Дунаевский и И. С. Газукин.

Так что у И. С. Нижечека и М. Н. Тухачевского и помимо колхозов было о чем поговорить. Однако в 1937 году следствие это не интересовало. Ну разумеется, если в 1929–1930 годах встречаются друг с другом два «заговорщика» – М. Н. Тухачевский и И. С. Нижечек (к 1 июня 1937 года, когда составлялись «показания», И. С. Нижечек был уже арестован, это произошло 12 февраля 1937 года, то есть еще до ареста М. Н. Тухачевского), о чем еще, кроме очередной «контрреволюции», они могут говорить? Только о сельском хозяйстве. Как будто других, сугубо профессиональных, тем для разговоров у заместителя начальника Военно-политической академии и командующего ЛВО нет – только шептаться по углам по проблемам, которые их обоих не касаются…

Таким образом, весь этот фрагмент «показаний» разваливается на никак не связанные друг с другом по смыслу эпизоды. В «показаниях» перечислена масса «завербованных» путем собеседований, но никаких признаков общей платформы, на базе которой мог бы составиться гипотетический «заговор», здесь нет, помимо, самое большее, тривиальнейшего недовольства текущими житейскими обстоятельствами.

«Прежде всего я связался с Марголиным во время партийной конференции 20 стр. дивизии, в которой Марголин был начподивом. Я поддержал его в критике командира дивизии, а затем в разговоре наедине выяснил, что Марголин принадлежит к числу недовольных, что он критикует политику партии в деревне». По простому здравому смыслу, для недовольства комдивом (на какой угодно почве, начиная от вопросов боевой подготовки и заканчивая, допустим, пьянством или ржавлением винтовочных стволов на дивизионных складах) и сплошной коллективизацией как минимум должны быть разные поводы, поэтому с таким же успехом С. Л. Марголин мог быть недоволен и погодой на улице, и собственной женой. А уж то, что политика сплошной коллективизации была на государственном уровне подвергнута ревизии после письма Сталина «Головокружение от успехов» от 2 марта 1930 года и Постановления ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 года «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении»69 – это тем более детали, которые следствие в 1937 году явно уже не интересовали…

Никакой организации во всем этом обширном «заговорщическом коллективе» не просматривается и в помине.

Говорят, время все расставляет на свои места. Прошло 75 лет, но ясности относительно истинной подоплеки тех трагических событий оно так и не добавило.

В настоящее время наиболее детально и убедительно, с привлечением большого количества архивных источников, тема «измены Родине» раскрыта в книгах О. Ф. Сувенирова70 и Н. С. Черушева71, посвященных репрессиям в Красной армии в целом. Не лишенные любопытства версии относительно пресловутого «заговора» высказывал также С. Т. Минаков72.

Тем не менее в последние годы публицисты ревизионистского направления, отталкиваясь от полученных под давлением следствия, а порой и выбитых показаний, вновь пытаются доказать реальность существования «заговора». Правда, им приходится изрядно передергивать и вместо старых обвинений фактически придумывать новые. Не гнушаются ревизионисты и прямым подлогом, вставляя в публикации несуществующие документы и выдавая их за подлинные.

«Дело военных» не закрыто.

Еще одной стороной «заговора» стало модное сейчас сваливание на его последствия всего подряд. Начиная от арестов в деревне Зачумеловка и заканчивая травлей тараканов в пищеблоке Наркомата обороны.

Примером подобного передергивания и явного сваливания чужой вины на назначенного кем-то стрелочника М. Н. Тухачевского и расстрелянных вместе с ним высших военачальников является объяснение событий, происходивших в 1937–1938 годах в созданном М. Н. Тухачевским первом в мире Реактивном научно-исследовательском институте (с 1937 года – НИИ-3 НКОП).

Из статьи в статью их авторы пишут, что причинами арестов в этом институте является то, что его покровителем был М. Н. Тухачевский, а это значит, что и его директор И. Т. Клеймёнов, и главный инженер Г. Э. Лангемак, и главный конструктор ЖРД В. П. Глушко были обречены. Причем первых двух под расстрел подвели должности, а второго спасло, что он не был даже начальником отдела. Что же касается С. П. Королёва, то это случай особый, в его аресте виноваты аж двое из участников процесса 11 июня. К уже упомянутому М. Н. Тухачевскому приписывают еще и Р. П. Эйдемана, с которым С. П. Королёв был тесно связан по работе в Осоавиахиме.