– Москаленко, у тебя нервы никуда. Давай, ты сейчас отдохнешь, придешь в себя, а потом поговорим. Иди, возьми себя в руки. – Савельев резко сбавил обороты в голосе, в жесткости, в интонации и, проводив взглядом уходящего офицера, подошел к Ремизову, к новому командиру четвертой роты Климову:

– Что с ним? Я его таким не видел. Может, дома что?

Офицеры пожали плечами, для них эта неожиданная вспышка злости и безнадежной тоски тоже ничего не объясняла. Добродеев, прокашлявшись, взял ситуацию в свои руки. Обойти интернациональный долг, будучи политработником, он не мог, поскольку в этом аморфном, неопределенном понятии заключалась идеологическая основа всех действий экспедиционных войск в Афганистане, в этой совершенно чужой нам стране. Чужой – прежде всего потому, что здесь, на этой земле, или развивалась, или угасала абсолютно другая цивилизация.

– Обстоятельства, на которые сейчас ссылался командир пятой роты, мы не можем игнорировать. Мы ведем боевые действия с бандформированиями противника, операция предстоит напряженная. Жертвы с нашей стороны, потери возможны, и главная задача командира любого уровня заключается в том, чтобы сохранить жизнь своих солдат, учить их правилам ведения боя, индивидуальной тактике. Матери вручили нам своих сыновей не для того, чтобы мы их здесь угробили.

– А для чего? – негромко прозвучал чей-то раздраженный голос, но замполит сделал вид, что не расслышал.

– Еще раз повторяю: все зависит от командиров.

– Не все, – пробурчал себе под нос Ремизов.

Выход колонны задерживался, в конце концов время «Ч» перенесли на два часа дня. Боевые машины батальона, усиленные танком с минным тралом и четырьмя самоходными гаубицами, грелись под теплым солнцем, непривычным для первых дней зимы, солдаты в ожидании команды «вперед» разбрелись по окопам пятой роты, располагавшимся невдалеке. Ремизов, пережидая возникшую паузу, отправился к своему бывшему блиндажу, прилег на кровать, прикрыл глаза.

– Рем, ты здесь?

– Серега, ты? – Ремизов встрепенулся, всматриваясь в сухое, со впадинами щек лицо Москаленко.

Тот закрыл за собой плащ-палатку, приглушив дневной свет, присел напротив.

– Я искал тебя повсюду, в твою роту поднимался, в штаб батальона поднимался. А ты сам у меня в блиндаже… Не сдержался я… Ну ты сам все видел. Я не могу тебе объяснить, понимаешь, я не знаю, что происходит. Не знаю… Тяжело мне. Вчера еще такая тоска напала, грызет изнутри, за горло берет, душит. И не проходит. Я не знаю, что делать, со мной никогда такого не было.

– Погоди, погоди, надо разобраться. Причина должна быть, с чего-то же все началось.

– Нет никаких причин, я все в голове перебрал. Тоска безысходная. Натурально выть хочется. Безнадега. Хочу рассказать тебе, чтоб ты понял, а слов нет. Ничего не вижу впереди, ничего не хочу. Я смысла жизни не вижу, я его потерял. – Москаленко затих, прислушиваясь к себе, словно пытаясь снова уловить этот самый смысл, в полумраке блестели его глаза, но ничего, кроме смятения, в них не отражалось. – И день сегодня теплый, хороший, а мне невыносимо. И сердце болит. Ты понимаешь меня? – В исступлении он почти выкрикнул последние слова, ему было нестерпимо важно, чтобы хоть кто-то его понял.

– Дома у тебя все в порядке? Письмо давно получил?

– Дома все хорошо. Письмо от жены позавчера получил. Обычное письмо, домашние новости.

– Что с тобой, Серега? Разве можно совсем ничего не хотеть? Ну, посмотри в себя, скажи, ведь что-то есть такое, что тебе нужно прямо сейчас, что-то же нужно? Я вот домой хочу. Постоянно. Каждый день.

– Да, я тоже хочу домой. Только домой. Я больше ничего не хочу. Господи, выть охота, как я хочу домой.

– Ну вот!

– Нет, Рем, я хочу по-другому. У меня в душе слезы стоят… Словно я уже никогда не попаду домой.

– Ты что? Да мы с тобой столько прошли! Ты посмотри на меня! Я же держусь, и ты держись. Дай руку! – Ремизов крепко, двумя руками сжал протянутую ладонь своего друга, словно пытаясь отдать ему часть своих сил. – Ты только не сдавайся, нам нельзя сдаваться.

– Спасибо, что ты меня понимаешь.

Москаленко выдохнул, снова глубоко вобрал в себя воздух, прикрыл веки. Наверное, в этот момент он видел своих самых близких людей, семью. Ведь нет ничего ближе и необходимее, чем семья. Нет ничего больнее.

– Я так хотел поговорить с тобой… – на Ремизова смотрели сухие глаза страшно уставшего человека, который пытался улыбнуться, но у него это так и не получилось.

– Серега, Серега, жизнь наша жестянка. Что тут сделаешь? Но ведь мы – настоящие парни. Мы же офицеры. И кашу нам расхлебывать, хоть и заварили ее не мы.

– Мы – офицеры, да. Расхлебывать нам, да. Но почему мы всегда чужую работу выполняем? Почему «зеленые» не хотят своих выручать, прорываться на помощь, зачистку проводить? Почему мы? У них все есть: авиация, артиллерия, танки, БТРы есть, люди есть. Это их земля, их страна. Помнишь, нам в Термезе говорили, что мы будем обеспечивать им прикрытие, помнишь? Мы бы обеспечили! В лучшем виде!