– Ты говоришь странные вещи, но мне хочется тебе верить. – Он протянул руку, прикоснулся к ее руке, мягко пожал. Теперь надо было бы кончиками пальцев провести по ее плечу, по волосам, почувствовать ее дыхание, вложить в это все свое обаяние, магнетизм, чтобы женщина стала ближе, но вместо этого он спросил: – Скажи, а как ты вообще здесь оказалась? Зачем тебе это надо?

– Хотелось узнать, чем теперь занимаются настоящие мужчины.

Ремизов убрал руку, ему показалось, ему опять показалось, что его одернули, словно настоящие мужчины могут заниматься только войной.

– К тебе мои лейтенанты зачастили. – Усачев с редкой для него улыбкой, стараясь не выдать за любопытством волнения, прижал к себе Малику.

– Ревнуешь? И правильно делаешь, молодые люди мною еще интересуются, и это очень приятно. Пропащая та женщина, которую никто и ни к кому не ревнует.

– Молодые, дерзкие. Им все равно, кого побеждать. Затопчут комбата, не заметят.

– Что это ты так неласково? Я, между прочим, от них ни одного дурного слова о тебе не слышала. А ты, как старый дед, все ворчишь и ворчишь, всем недоволен.

– Наверное, устал от приключений, они меня уже не взбадривают.

– Дело только в этом? Тогда поправимо.

– У меня есть новость, из разряда странных. Это как воспримешь… – Он сделал долгую паузу, как бы усиливая значение еще не сказанных слов. – Твой Ремизов наступил на противопехотную мину. Или знаешь уже? И это опять случилось с ним.

– Нет, он не рассказывал. И почему он мой, и вообще, что ты такое говоришь?

– Мина не взорвалась, ему повезло, как всегда. – Усачев произнес это низким, приглушенным голосом, словно и не рад был за своего ротного. – На эту мину еще несколько раз наступали, и многим повезло, но она все-таки рванула.

– Я знаю, что бывает потом. – Ей вдруг захотелось оборвать этот напряженный, нелепый разговор. – Ну а ты умеешь выбрать тему для разговора с девушкой.

– Тема как тема, и ты – санинструктор, тебе не привыкать. Так-то вот, девушка. – Усачев помолчал и вдруг неожиданно продолжил: – А Лосев зачем к тебе заходил?

– Лосев, начальник штаба?

– Он, кто же еще.

– Просто так. – Она вспыхнула, застигнутая врасплох странным вопросом. – Поговорить захотел, просто так, ни о чем. Не к поварихам же ему идти. А что, только тебе можно ко мне заходить? Или я теперь отчитываться должна?

– Нет, не должна. – Он снова помедлил и без предисловия продолжил. – Я жене написал, что мы с ней разведемся.

– Зачем, Усачев? Что же, я теперь виновата? Я твою семью разрушила, так получается, да? Что еще я сделала? Тебя там ждут, нервничают, а ты мной прикрыться решил, – она замолчала, подыскивая точные слова, все больше удивляясь собственным мыслям. – И ты думаешь, что я тебя прощу?

– Мы все равно разведемся. Ты тут ни при чем.

– Зачем же ты мне это сказал сейчас? И при чем тут Лосев?

Повисла неловкая пауза. Искать слова было уже поздно.

– Большой человек, а такой слабый. – Малика открыла дверь. – Уходи, не терзай меня, не могу тебя больше видеть…

– Алексеевич, завтра обеспечиваем прохождение колонн по ущелью. Командовать буду сам. Со мной командир первого взвода и ты. Готовь четыре машины, две с первого взвода, две – со второго.

– Значит, на блокировку.

– Значит. Получи сухой паек на двадцать три человека. Выход в семь утра.

– Мы всегда готовы.

Осторожно, почти ощупью боевые машины шестой роты выходили из расположения полка на песчано-каменистую дорогу войны. Час назад, на рассвете, здесь прошли саперы, но даже им нет доверия, слишком высока цена ошибок, а за ошибки платят все, невзирая на чины и звания, и даже на дружеские связи с Богом. Каждое утро саперы проходят свой каторжный маршрут длиною почти в двадцать километров до выхода из ущелья, где начинается зона ответственности соседей и работают их саперы. Впереди медленно и неуклюже движется жертвенный танковый тягач с минным тралом, за ним – двое солдат со щупами идут между двух колей, еще двое – по обочинам. Между ними, незаменимый и неутомимый, снует мокрый нос Баламута, восточно-европейской овчарки, которая весь этот долгий путь бежит рядом и ищет подлую игрушку, спрятанную в щебне, которая зачем-то понадобилась людям. Потом солдат меняет другая четверка, а отработавшие свой участок дороги садятся на бронетранспортер, сплевывают с губ песок и сухую слюну, большими затяжками курят вонючую «Приму». Через пять километров им снова заступать на вахту, снова глотать дорожную пыль и испытывать на прочность хребет своей судьбы. Пока не настала их очередь, они сидят на теплой броне и безразлично смотрят, как крутят свою рулетку другие.

Среди дорожных запахов, среди разлитой солярки, капель машинного масла, среди корда и лохмотьев сожженной резины, среди отстрелянных снарядных гильз Баламут не всегда улавливал запах заложенного под щебнем фугаса и противопехотных мин, поставленных рядом на обочине. Там, где душманы закладывали мины, они делали ловушки и для боевого пса. Поэтому и шли машины шестой роты крадучись, аккуратно вписываясь в широкий след гусениц тягача.

– Как учили в автошколе!

– «Броня-6», дисциплина в эфире!