За весь этот день, проведенный в Карабаг-Базаре, его пессимизм только окреп, а налет романтики испарился почти бесследно. Жизнь, она и есть жизнь. И никто ничего не знает о ней до конца. Мы живем в плену собственных представлений о ней, которые сами и создаем, в которых нам удобно или хотя бы привычно. Войдя в хлев, он оценивающим взглядом посмотрел на работу сапера, методично протыкавшего земляной настил, старое сено, сваленное в углу. Сапер замешкался, снова вернулся к проверенному участку.

– Товарищ подполковник, что-то есть, похоже на упаковку или сверток.

– Возьми вилы, подкапывай! – Но то, что извлек сапер, оказалось совсем не тем, что по неопытности ожидал Усачев. То был старый, грязный полиэтиленовый пакет, набитый всякой бытовой мелочью, которую у нас назвали бы хламом или даже мусором. – Что это?

– Тут какие-то женские безделушки. – Солдат вытряхнул все из пакета.

– Пожалуй, ты не ошибся, для нас это действительно безделушки. – На земляном полу рассыпались катушки с остатками ниток, гребешок, иголки, две алюминиевые чайные ложки, ссохшаяся карамелька, поломанная кукла, выцветший от времени, а когда-то цветастый платок… Сапер продолжал свою работу.

– Товарищ подполковник, еще.

Теперь он держал в руках пакет с грецкими орехами, которые здесь столь же привычны, как в России яблоки, но кто-то их спрятал под слой старого навоза. От кого это добро укрыто аж под землей? Неужели от нас? Ценности мира изменились, иголки – это и есть ценность, даже невзрачный поломанный гребешок и тот отштампован где-то за границей, возможно, в Пакистане, а значит, импортная вещь. Вошел Гайнутдинов.

– Все проверили. Да тут и искать особенно нечего, в клетушках, в их закромах пусто, лишь две бочки со жмыхом тутовника.

– Равиль, – Усачев, подчеркивая доверительность отношений, иногда называл самого опытного ротного по имени, – сколько у тебя здесь солдат?

– Здесь – двенадцать.

– Детей видел? Они голодные. Я обратил внимание, очаг холодный, сегодня здесь ничего не готовили. Если у них нет продуктов, то чем же они питаются?

– Не знаю. У нас в войну то же самое было, мать рассказывала. Ничего, выжили.

– Вот что, возьми у своих людей, у связистов по две банки консервов, немного сахара, хлеб. Когда будем уходить, отдай детям. Окажем так называемую интернациональную помощь от лица второго батальона.

– Всю страну мы не накормим.

– Ты все понял? – Комбат пропустил мимо ушей последние слова. – Выполняй!

– Есть, товарищ подполковник.

Они ушли. Проходя центр кишлака с развалинами, осевшими когда-то под дождем и снегом, Усачев со своими людьми натолкнулся на взвод разведывательной роты. И эта встреча была ему не только неприятна, но возмутила. Разведчики в составе полка в Афганистане давно, с 1980 года, и у них сложились свои традиции и свои понятия о том, как вести войну. Дерзость и напор – это оружие, но в этот раз разведчики не наблюдали за обстановкой и не были готовы отразить нападение. Командир взвода у ворот дома хорошо поставленным ударом бил по лицу старика, что-то орал ему в это разбитое лицо, тот согнулся и получил удар ногой поддых, потом по печени, потом еще. Солдаты с опущенными автоматами стояли рядом и наблюдали за расправой равнодушно, без эмоций.

– Отставить! Лейтенант! Отставить! – кричал на ходу комбат.

– Затащите бабая во двор, – бросил своим бойцам офицер. – Я старший лейтенант! А вы кто? И в чем вопрос?

– Вы что, вы в своем уме, что вы себе позволяете? – Усачев залпом выпалил слова и вдруг на последнем слове осознал, что офицер его не слышит и не собирается слышать.

– Кто вы?!

– Командир второго батальона. Кто вам дал право?..

– А-а… Товарищ подполковник, – с издевкой протянул разведчик, – вы меня извините, но это не ваше дело. Вы здесь без году неделя, еще ничего не понимаете. Вы ни-че-го не понимаете, – он сделал акцент на слове «ничего». – Они все до одного – «духи». Продажные твари. Днем он царандой, вечером – душман. Вы сами все узнаете, уже скоро.

– И что теперь, всех бить будем? Вот так, как этого старика? Зачем же мы сюда пришли?

– Вы еще про долг скажите, про интернациональный. Я здесь зимой двух солдат положил, разведчиков! Понятно вам? Здесь должно быть оружие. Именно в этом кишлаке. И этот козел знает, где оно, нет у него – есть у других. Он знает! – переведя дыхание, спокойно, но язвительно он спросил: – Зачем пришли? А вы на партсобрании вопрос поставьте.

Все это время, пока шел напряженный разговор, Гайнутдинов стоял в стороне и слышал лишь обрывки фраз, но интонации уловил точно. Мимика его лица не выражала ничего, а внутри растекалось тепло одобрения: молодец, старлей, сечет фишку.

Кишлак наконец-то закончился, остался последний дом. Усевшись посреди двора на пне, Усачев старался лучше рассмотреть обстановку, любая страна начинается из семьи, из дома. Если поймешь капельку морской воды, ее вечно меняющийся образ, поймешь и все море.

Солдаты несуетливо и уже обыденно выворачивали наизнанку домашний скарб, ротный принимал доклады. «Справится, – мимоходом подумал о нем комбат, – лишь бы не заносило на поворотах». Под его ногами посреди двора журчал выложенный камнем арык с горной водой, до предгорий здесь рукой подать. Добротно все устроено. Если у кого дом – крепость, так это у афганцев, отгородились пятиметровыми стенами от прочего мира. За эти стены им и выходить не надо, все вращение жизни вот тут, перед глазами, – и огонь, и вода, и хлеб, и оружие, и жены с детьми.