– Господин Ремизов, белые, как вы изволили выразиться, еще не начинали. Ни в одной газете нет слова война, зато есть другие. Например, конфликт, учения в обстановке, приближенной к боевой. И «духам» не нужен еще один восемьдесят второй год. Десантура уже устраивала им здесь кровавую баню, вон сколько зарубок на память на дувалах.

– Известное дело. Если Командующий за операцию звезду Героя получил, значит, стоило того.

– Так что моджахеды, так называемые «духи», все забыли? Все нам простили?

– Костя, ты что завелся-то? Что вздрагивать раньше времени? Жить надо.

– Вы что, до сих пор не поняли, где мы оказались? В мясорубке. А он говорит: жить надо. Жить надо, – Хоффман по слогам повторил эти простые слова и вдруг утих. – Конечно, надо, только мы идем по второму кругу, и наша задача – разгребать дерьмо.

– Пришла и наша очередь.

– Да, очередь кровь проливать. Делать что будем? Это только начало.

– Что-что, ноги беречь, пригодятся еще, – устало пробурчал Марков, не видя конца нервному разговору.

– Это все так, но надо бы с людьми поговорить, чтоб дурака не валяли. Саперы же все своими ногами прошли, протоптали. А этот долбаный курсант поперся, куда не просили, и вот итог. – Ремизов оглянулся на своих бойцов. – Костя, а ведь до них до сих пор не дошло, что на самом деле случилось.

Кныш, сидевший на тропе недалеко от офицеров, прислушивался к разговору. Легенда про десантуру ему понравилась, будет, что дома рассказать, кто там знает, что и в каком году было. Когда командир второго взвода неосторожно занервничал, по его губам проскользнула презрительная усмешка. Слабаки, менжуют… Не повезло с командирами. Мамонт еще ничего, хоть жить не мешает, но толстый, как свин, а этот молодняк за каждым шагом следит. Чуть что, сдадут с потрохами, особенно свой, патриота из себя корежит. Надо бы в шестую роту перевестись, договориться с начальником штаба, там нормальные пацаны, с Хамидом дела можно делать. Он узбек, здесь как свой, язык этот чуркестанский понимает. На последних словах Ремизова он покосился на взводного, его покоробило, как тот легко и картинно обрисовал его ташкентского приятеля.

– Слышал, что говорят? – толкнул он в бок Алексеева, с которым они были одного призыва.

– Слышал. А что не так, что ли? Говорили же с тропы не сходить, куда его понесло? Хмырь, он и есть Хмырь, неуправляемый, не зря его из училища выгнали. Тут до дембеля осталось, нет ничего, а из-за такого артиста в момент осколок схлопочешь. Хорошо, если в задницу, а если между глаз?

– Кончай пугать. Хмырь – настоящий кореш. А эти мнят о себе, стратеги, им главное вину свалить на кого придется. – Кныш непринужденно сплюнул. – Вон, Хоффман, интеллигент кучерявый, попади с таким в переделку, и сам обделается, и нам крышка.

– Что тебе Хоффман? У нас свой взводный есть.

– Этот, что ли, лучше? Ха, такой же. Помнишь, как он в кишлаке на «душка» смотрел, которого я завалил? И второго не дал тронуть. А тот второй был зверек.

– Брось ты. Нормальный взводный. Ты, что ли, трупы каждый день видишь? Лучше подумай, до дембеля два месяца осталось. Будешь потом, как дурной сон вспоминать. Дожить надо.

– Что ты все «дожить, дожить»? И доживем, и домой приедем. Откуда, с края света! Все классно, только домой привезти нечего. С твоим нормальным взводным мы останемся без бакшиша. В Карабаг-Базаре Кузя приемничек «Sony» присмотрел, так он заставил вернуть, ну не чокнутый? «Душков» пожалел, он их всех за мирное население держит. Нашел, кого жалеть. А этот прапорюга из четвертой Турпалов прибарахлился в кишлаке неплохо, корешки рассказывали, они для него два вещмешка всякого хлама несли.

– Брось, Черный, в этом ли дело. Домой надо вернуться.

Хоффман рубил воздух, будто доказывал теорему:

– А я уверен, что ни до кого не дошло! Надо каждому в голову вдалбливать, куда ногу ставить, чтоб ее не потерять.

У Ремизова же в голове безостановочно крутились мысли. Они неторопливо, но уверенно вытесняли беспокойство, на смену которому приходил расчет, взвешенная оценка этой новой жизни. Ладно, переживем, но попотеть придется.

– Мужики, слушайте, может, с тропы сойдем? Минируют же именно тропы.

– Мы тогда ни одной задачи не выполним. И надорвемся. Экипировка почти два пуда весит. Как тут без тропы? Ты хоть представляешь, как идти по песчанику, когда ноги в песок по щиколотку проваливаются, а каково по камням с таким грузом скакать? Нет, Арчи, ты не угадал. И потом, я думаю, они мины ставят там, где их обойти нельзя.

Карцев принял решение поставить заставы для прикрытия тыла полка на господствующих высотах в районе горной речушки Бадамы. Без охранения обойтись нельзя, сзади не должно оставаться вакуума, иначе жди удара в спину. Усачев не колебался ни минуты и поручил выполнение этой задачи роте Рыбакина. Батальон же двинулся дальше.

Идти в глубь ущелья становилось все труднее. Отметки на карте показывали трехтысячную высоту, все чаще стали попадаться расщелины и скалы. Немолодому Усачеву становилось все труднее соревноваться с молодыми офицерами в скалолазании, но, к его чести, вида он не подавал. Трудно всем. Его же крест, который гнул и горбатил спину, заключался совсем в другом – в тяжелой, почти безнадежной ответственности за жизнь людей. Свое, личное забывалось, уходило на второй план, пока в один момент не выплеснулось жуткой дозой адреналина, холодным потом, пробившим лоб и виски.