«Сынок, береги себя. Доля у тебя такая. Береги себя». «Артемчик, я тоскую без тебя, я жду, а ты все не едешь». Голоса, строки из писем пробегали от виска до виска, от края до края панамы, уходили и снова возвращались. Настал тот случай, когда и нужно, и можно было поберечь себя. «Ну пусть только кто появится, патронов не пожалею, перекрещу крест-накрест. Мало не покажется»

– Рейхерт, – шепот, палец к губам, Ремизов дышал ему прямо в ухо, – без звука. Обходишь с группой дувал. Автоматы к бою, с предохранителей снять, первый патрон досылать медленно, без щелчка. Приготовить гранаты.

– Понял. Иду. – Он махнул рукой своей группе, и четыре солдата, прижимаясь спинами к стене, следом за ним начали обход дома с тыла.

– Тарасенко, ты со своими во двор, направо и на крышу. Все делать тихо. Смотри, чтоб гранату сверху не бросили.

Молодой сержант из второго взвода напрягся, это чувствовалось по его блестевшим в темноте глазам, по дыханию.

– Не дрейфь, все будет путем. Давай!

А сам со Смирновым и Аверьяновым направился в глубь дома, откуда тянуло соблазнительным запахом. Передвигались аккуратно, не подставляясь под открытые проемы окон, дверей, видимые в ярком лунном свете. По запаху быстро нашли очаг, на котором висел казан, полный еще горячего нетронутого плова, осмотрелись в соседних помещениях и только потом, еще раз прослушав все шорохи ночного безмолвия, получив доклады от сержантов, Ремизов понял, что «духов» здесь нет.

– Наша задача меняется. «Духи» в кишлаке, это точно, мы обнаружены, это тоже точно. Так что ни о какой внезапности речь не идет.

– Что делать будем? Что моей группе делать? – поправил себя Тарасенко. Немного суетливый, но всегда ответственный, он вызывал у ротного симпатию, из него мог получиться хороший сержант, командир.

– Занимаем позиции по двое, по трое по всему периметру и на всех этажах. Ведем наблюдение. У нас самый высокий дом, если что, к нам просто так не подобраться. Спать по очереди. Думаю, что ночью не сунутся, а вот на рассвете все может быть.

– А что с пловом?

– Рейхерт, вот ты его и опрокинешь в золу. Объяснить?

Ремизов с группой Тарасенко расположились на большой плоской крыше и только тут поняли, что их позиция не так уж и безупречна. Весь кишлак сверху представлял собой сплошные переходящие одна в другую крыши, залитые зеленовато-белым обманчивым светом луны и черными пятнами и полосами теней. Их группа лежала в таких пятнах, но кто-то другой тоже мог раствориться в них на соседних крышах, а с этих крыш можно не только вести огонь, но и добросить гранату. После таких размышлений опасность стала близкой и очевидной.

Вот тебе и природа, которая не терпит повторений. Опять таинственные призраки, то тени, то запахи. Душманы, «духи» – они настоящие духи, и появляются словно из ниоткуда, и уходят в никуда. Растворяются в лунном свете, дематериализуются, вот и все. Ремизов глотал холодный кофе из большой армейской фляги, чтобы не проспать момент их материализации. От долгого неподвижного лежания посреди зачарованного мира под негромкий рокот близкого Панджшера ощущение опасности притуплялось. Демоны сна заставляли спать, убаюкивали, но литр выпитого крепкого кофе все-таки раздирал глаза. Ремизов досадовал на солдат, у которых не было столько воли и сил, как у него, почти наверняка знал, что они дремлют, и это заставляло бороться со своим собственным безволием и бессилием.

Душманы не появились. Они ведь тоже чего-то опасаются, тоже боятся. Если перед ними действует организованное, подготовленное подразделение, которое не оставляет шансов на успех, стоит ли рисковать? Вот и весь вопрос: а стоит ли?

Вернулись в расположение роты ближе к полудню. Не успел Ремизов и умыться после возвращения, из штаба батальона прибежал Чернецкий:

– Товарищ лейтенант, у вас Труханович умер.

– Ты что такое несешь? Он же с нами в Гуват недавно ходил.

– Ну вы же его сами тогда и вернули с Савельевым. Он в санчасти сутки отлежал, потом его «вертушкой» отправили в Баграм. Из штаба дивизии утром звонили: умер в госпитале. У него был тиф.

– Тиф? – сказать, что Ремизов удивился, – это ничего не сказать, он опешил: – Какой тиф? Мы же эту заразу еще в двадцатых прикончили.

– У нас – да, у них – нет.

– Давай в первый взвод. Попов соберет личные вещи. Там и собирать-то нечего.

Штабной писарь ушел, а командир взвода, а по сути – роты, опустился на табурет, опустошенный этой новостью. Надо бы прилечь, поспать пару часов, восстановить силы, а он сидел посреди блиндажа, беспомощный и жалкий, по его обгорелому, небритому лицу, по рукам стекала вода с мыльной пеной, капала на пол. Самая лучшая новость – это отсутствие новостей, вот и не верь римлянам. Вся мудрость веков уже вычерпана до дна. Будь ты семи пядей во лбу, ничего не изменишь, судьбу не обманешь. Что позволено Юпитеру… Кто тут возомнил себя Юпитером? Быки, крепкие, напористые, но быки, а у всех быков одна судьба – заклание. В этой проклятой засаде глаза до красноты, до рези натер, всех уберег – а тут в спину, ножиком…

– Мишка! Гад! Ты все-таки вернулся. Я тебя тут каждый день вспоминал.

– Это какими же словами ты меня вспоминал?

– Ха! Всякими. А ты думал.

– А мне жена постоянно говорит: «что это у тебя уши горят?» Ну теперь ясно.

– Рассказывай, как там Союз, как Ленинград, как Ярославль?

– Так же, как всегда. Что с ними случится? Уютно, спокойно, никто не стреляет. Ты представляешь, там никто не знает, что здесь идет война, мне никто не верил. С кем ни поговорю, что Марс, что Афган – все едино. – Марков легко и беззлобно вздохнул. – Но если бы ты знал, как дома здорово!