Саленко взялся за работу, приложился к своей ухоженной винтовке, долго искал, высматривал цель. Через минуту жахнул его первый выстрел.

– Кажется, один есть.

– Дело пошло. Отлежись минуту, смени позицию и продолжай. Рейхерт! Всем прицел шесть, одиночными, огонь по всему гребню! Не подставляться! Давай!

Ремизов и сам приложился к автомату, подводя мушку прицела ко всем расщелинам и завалам камней на дальнем хребте. И вдруг он понял, почему не видно «духов». Солнце им светит в спину, и сами они оказываются не только под защитой скал, но и в их тени. А его взвод и его рота смотрят на солнце и освещены солнцем.

– Рем, не суйся, у них снайпер! – в подтверждение его догадки откуда-то снизу кричал Москаленко. – У разведчиков трое раненых! Все трое одиночным – из винтовки!

Но Ремизов уже вошел в азарт. На пару с Рейхертом они методично, пуля за пулей, обрабатывали каждый удобный камешек, лежащий от них на удалении шестисот метров, практически за пределом нормальной дальности стрельбы.

– Слева от камня – позиция. Аккуратно. Мягко. Выстрел! – сам себе приговаривал Ремизов. – Хорошо… Рейхерт, как у тебя?

– Нормально. Получается.

– Я трассерами попробую.

– Рискованно. Засекут.

– Надо проверить, как ложатся пули. Наблюдай!

Пули ложились как надо, и взводный удовлетворенно подумал, что, пожалуй, они с Рейхертом поработали на славу.

– Саленко! Как у тебя?

– Еще одного завалил. Дернулся и притих. Готов, я его и сейчас вижу.

Близко над самой головой Ремизова воздух разорвали две свистящие струи. Он резко вздрогнул и чуть сполз по склону. Следующая пуля стремительно и безжалостно ударила в камень, которым он прикрывал голову и левое плечо, и с жалобным, щемящим воем рикошетом ушла вверх. Кровь в мгновение стала холодной, и Ремизов ощутил, как озноб волной пробежал по спине. На сегодня хватит, это предупреждение. Обессиленный, блаженный, он лежал на влажной земле, на высоте трех с половиной тысяч метров, смотрел в синее небо, и совершенно нелепые в этот момент мысли посещали его расслабленное сознание. Он думал о том, что жизнь прекрасна.

– Товарищ лейтенант! Степашкина из четвертой зацепило, здорово зацепило!

– Черт! – Ремизов почувствовал, как кровь снова стала горячей. – Что с ним?

– Две пули в живот, одна – в грудь.

«Не жилец, – строго, в одну фразу сжалась отчетливая мысль, – и его дети будут сиротами. Это у меня никого».

– Рота, прекратить стрельбу! За камни! Всем наблюдать!

С этой стороны стволы замолчали, бойцы, как после тяжелой работы, вытирали грязный пот, прижимались к земле, словно от природы дышали только ее запахами. Словно этот земляной дух был им необходим сейчас больше всего на свете. Изредка прерываемая отдаленными выстрелами, над хребтом зависла случайная тишина. Среди этой вязкой паутины бесформенных звуков снизу, из долины, из-за их спин начал медленно нарастать другой чужеродный звук. Ремизов приподнял плечи, ощущая неясное волнение, прислушиваясь… Звук резко увеличился в объемах, заслонил все вокруг и, едва не касаясь земли, пронесся над их головами в виде огромной, агрессивной железной птицы. Боевой «Ми-24» только приподнялся над их гребнем, и тут же из-под его крыльев факелами стартовали четыре ракеты, он чуть изменил угол атаки, и еще четыре ракеты ушли к цели. Только первая «вертушка» отвалила влево, следом за ней, как из земли, выросла вторая, и еще восемь ракет обрушились на противоположный хребет.

– Сегодня не их день, – бесчувственно и устало бросил Рейхерт, глядя на развороченные валуны, откуда недавно «духи» вели огонь.

Идея была хороша: решительным броском отсечь банд-группы душманов от их баз, от мест дислокации, и семью ротными колоннами пройти, как бреднем, по горному массиву, охватывая его полукольцом. Найти, дать координаты целей для артиллерии и авиации и уничтожить, по возможности избежав потерь. Осталось эту идею воплотить в дело. Но у Чигирина с самого начала что-то не заладилось в этой операции. Вот и сейчас он никак не мог нацеленно поставить задачу батальонам, из-за чего подразделения скрещивались друг с другом в пути, а в сумерках и ночью именно по этой причине они могли открыть друг в друга огонь. Особенно тяжело пришлось полку после переброски вертолетами нескольких рот в восточную часть Малого Панджшера. Район для десантирования назначили обширный, и вертолетчики, действовавшие поочередно четырьмя машинами, беря на борт, как обычно, по пять человек, сбрасывали их, сообразуясь исключительно с турбулентными расчетами, после чего собрать пятерки воедино было почти невозможно. Второй батальон после неорганизованной выброски оказался разбитым на самостоятельные и неуправляемые части, отчего Усачев, злой и беспомощный, постоянно вспоминал своего визави, лихого «таксиста» Карпухина. Тот хоть и представлял собой образец летуна, то есть воздушного эгоиста, но лучше многих понимал пехотного командира. Надо было срочно восстанавливать управление в батальоне, искать разбросанное по горам хозяйство и не дать никому подставиться под внезапное нападение «духов». Вот и Москаленко, только вступивший в командование, остался без роты, потеряв ее среди хребтов и ущелий. Немного успокоило, что Ремизов сумел собрать половину людей и теперь выдвигался к командному пункту полка. У самого Москаленко больше суток держался жар, а он беспечно думал, что это перенапряжение последних дней. Наконец командир пятой роты тихо угас и в прямом смысле свалился без сил.

– Черт побери, что за день… – Усачев чертыхался вполголоса, почти про себя, досадуя на растущий ком неблагоприятных обстоятельств. С первого дня операции он чувствовал себя не в своей тарелке, ему еще не приходилось безмолвно и безропотно брести в караване в качестве двуногого верблюда следом за незнакомым поводырем, пусть даже и командиром разведроты. Куда он приведет, этот поводырь? Это и беспокоило. Теперь, когда события неотвратимо нарастали, беспокойство усилилось, он чувствовал, что теряет нити управления, и, как назло, с ним не было его начальника штаба.

– Что за день…

В шестой роте потери. Два взвода натолкнулись на подготовленную засаду хорошо, что артиллерия не подвела, иначе бы всем крышка… В четвертой с самого утра подрыв на фугасе. Двоих разорвало на куски, в гроб положить нечего… Пятая рота наконец-то воссоединилась. У Москаленко москитная лихорадка (лишь бы не тиф!). Ремизов опять стал командиром, что поделаешь, его бы держать при себе, а Чигирин забирает пятую роту в свое распоряжение. Тоже не лучшее известие. Он, конечно, опытен, но как проходит эта операция, сколько полк понес потерь…

Усачев не был ни перестраховщиком, ни паникером, много пришлось увидеть в жизни и до Афгана, а в последние месяцы – и слов-то нет, чтобы передать, как останавливается сердце, но то, что сейчас происходило перед его глазами, вызывало опасения, вдруг переходящие в необъяснимый, тягучий подкожный страх.

– Ремизов, рота опять твоя, командуй, забирай у Москаленко карту, за ним сейчас придет борт. Со всей ротой поступаешь в распоряжение командира полка. Будешь выполнять отдельную задачу, смотри там, без гусарских атак.