Бьелки – 17,3 кг

Шёлигет – 18,0 кг

Катта (Кот) – 20,7 кг

Наррифас – 21,0 кг

Ливьегерен (Страстный охотник) – 17,5 кг

Потифар – 26,0 кг

Стурревен (Лисица) – 31,8 кг

Исбьёрн (Белый медведь) – 28,0 кг

Лиллеревен (Лисичка) – 26,7 кг

Квинфолькет – 26,0 кг

Перпетуум – 28,6 кг

Баро – 27,0 кг

Руссен – 26,5 кг

Кайфас – 31,5 кг

Уленька – 26,0 кг

Пан – 29,5 кг

В полдень 14 марта 1895 года мы наконец покинули «Фрам». Нас проводили громовым салютом. В третий раз обменялись мы прощальными приветствиями и взаимными пожеланиями успеха и счастья. Несколько товарищей опять пошли нас провожать. Но Свердруп скоро повернул назад, чтобы поспеть на судно к обеду. Мы простились с ним на верхушке ледяного тороса, с которого виден был оставшийся позади «Фрам».

Живо помню, как я стоял и смотрел вслед Свердрупу, а он быстро и легко скользил на лыжах обратно к судну. Мне почти хотелось догнать его и снова очутиться в нашей уютной кают-компании. Слишком хорошо знал я, что впереди нас ждет жизнь, полная тяжелого труда и лишений, и что много времени пройдет прежде, чем нам снова доведется поесть и отдохнуть под гостеприимным кровом. И все же тогда никто из нас не подозревал, как долог будет в действительности этот срок. Мы думали, что либо наше путешествие удастся и мы вернемся домой в тот же год, либо оно вообще не состоится…

Вскоре после того как нас покинул Свердруп, вынужден был повернуть назад и Мугста. Он собирался пробыть с нами до следующего дня, но его тяжелые штаны из волчьего меха, по его словам, «насквозь промокли от пота», и ему пришлось поторопиться назад на корабль, чтобы просушить их перед теплой печкой. Итак, остались с нами только Скотт-Хансен, Хенриксен и Петтерсен. Они шли с грузом за плечами, обливаясь потом и едва поспевая за нами по ровному льду; собаки бежали резво.

Но как только на пути встречались бугры или торосы, приходилось останавливаться и сообща выручать сани. В одном месте мы попали на такой тяжелый лед, что довольно долго пришлось волочить сани вместе с собаками. Когда, наконец, после многих усилий, миновали это место, Педер покачал задумчиво головой и сказал Иохансену, что, видимо, еще не раз придется нам встретить такие препятствия и немало придется потрудиться, пока мы съедим столько провизии, чтобы облегчить нарты и без затруднения перетаскивать их через торосы.

Скоро мы опять попали в полосу трудно проходимого льда, и Педер все сильнее и сильнее стал беспокоиться за наше будущее. К вечеру, однако, путь стал более ровным и мы пошли вперед быстрее.

В 6 часов остановились на ночевку. Наш одометр показал, что мы прошли добрые 1,5 мили [265] . Для первого дня неплохо.

В палатке, которая прекрасно вместила всех пятерых, мы приятно провели вечер. Петтерсен, порядочно уставший в пути и отлично согревшийся на ходу, за время, пока привязывали и кормили собак и разбивали палатку, продрог и промерз; но он нашел свою участь более сносной, когда забрался внутрь палатки в теплой одежде из волчьего меха и уселся перед дымящейся чашкой шоколада, с большим куском масла в одной руке и сухарем в другой. «Теперь я чувствую себя настоящим принцем!» – воскликнул он, начиная свой долго не смолкавший разговор и восторгаясь тем, что он сидит на самом деле в палатке среди Полярного моря.

Бедняга очень упрашивал нас взять его с собой в это путешествие, уверяя, что будет отлично стряпать и нести какие угодно обязанности, что пригодится нам для разных дел и как кузнец, и как жестянщик и что вообще будет приятнее жить втроем. Но я вынужден был отказать. Я сказал, что не могу взять с собой больше одного товарища, и это на несколько дней повергло его в глубокое горе. Потом он утешился тем, что прошел вместе с нами некоторую часть пути. А не остался он в этом большом пустынном море, потому что, как он выразился, «с немногими ведь это случалось раньше».

У товарищей не было с собой спальных мешков, поэтому они сложили для себя низенькую и уютную снеговую хижинку, и в волчьих костюмах не так уж плохо провели там ночь. На следующее утро я проснулся рано, но, выбравшись из палатки, увидал, что нашлась еще более ранняя птичка – Петтерсен. Он прогуливался взад и вперед, видимо, для того, чтобы согреться. Ну, теперь и у него есть опыт, заявил он. Раньше он никогда не поверил бы, что можно хорошо спать на снегу; теперь видит, что действительно, это не так уж плохо. Ему не хотелось сознаться, что он просто замерз и потому-то и вскочил так рано.

Мы весело позавтракали на прощанье всей компанией, приготовили нарты, запрягли собак, пожали руки товарищам и без лишних слов двинулись в одинокое свое странствие. Когда мы тронулись, Педер печально покачал головой. Отъехав довольно далеко, я обернулся и различил его фигуру на вершине ледяного холма: он еще стоял и смотрел нам вслед. Печальные мысли роились в его голове; он думал, что быть может, разговаривал с нами в последний раз.

Мы попали на ровные ледяные поля и быстро неслись вперед, все дальше и дальше от товарищей, все глубже в неведомую пустыню, по которой нам вдвоем предстояло долгие месяцы странствовать. Мачты «Фрама» давно скрылись за торосами. Чаще стали попадаться торосистые и бугристые места, где нарты приходилось подталкивать, а иногда и тащить волоком. Не раз они опрокидывались, и тогда немалых трудов стоило снова поставить их на полозья.

Порядком измученные всей этой работой, мы сделали наконец в 6 часов вечера привал, пройдя за этот день всего 1 1/4 мили. Не на такие дневные переходы я рассчитывал. Но сани с каждым днем должны были становиться легче, и, кроме того, мы надеялись, что лед по мере движения к северу будет постепенно улучшаться.

Одно время действительно, казалось что путь становится лучше. Так, в воскресенье, 17 марта, я записал в своем дневнике: «Лед, по мере того как мы подвигаемся к северу, становится как будто все ровнее и лучше; однако вчера в полдень мы встретили полынью, которая вынудила нас сделать длинный обход*. Тем не менее к половине 6 мы все же прошли чуть побольше 1 1/4 мили, и это хорошо. Так как собаки устали, а место казалось весьма подходящим для того, чтобы раскинуть палатку, то мы остановились на ночлег. Ночью температура упала до –42,8 °С».