26 сентября достигли, наконец, условленного места Накчу-цонра. Немного не дойдя до него, мы узнали, что тайчжинары на другой же день после прибытия к своим лошадям поспешно уехали на родину, нанявшись везти каких-то монголов на тех самых 10 лошадях, за коих уже получили от меня плату. Прибыв к банаку тибетца, у которого наши возчики оставляли своих лошадей, пришлось констатировать, как совершившийся факт, возмутительный поступок Сэнгэ и его товарищей. Жертвой их обмана оказался не один я со спутниками, но еще три-четыре монгола. Мною овладела какая-то скука или, вернее, уныние. Я не знал теперь, что делать.

27 сентября и следующие дни, обсудив все обстоятельства дела, я пришел к заключению, что ничего иного предпринять невозможно, как купить яков и с ними как-нибудь добраться до Цайдама. У меня было около 100 ланов китайского серебра, запасенного на дорогу от Цайдама до хошуна халхаского Юндун-бэйсэ, через который я и хотел предпринять дальнейшее движение в Ургу. Все эти деньги пришлось употребить на покупку яков и седел для их снаряжения. Як здесь стоит 8–9 ланов на местные монеты, так что на китайское серебро обходился в 6,5–7,5 ланов.

Таких яков нужно было купить голов 12, но судьба стала ставить нам дальнейшие препятствия. В ночь на 1 октября, когда все уже было готово к пути, у наших возчиков-курлуков украли четырех лучших лошадей. Они, совершенно беззащитные, с горем пришли ко мне и, охая, излагали свои обстоятельства о лишении возможности выполнить условия вследствие неожиданного оборота дела. Пришлось прикупить еще четырех яков, а для того, чтобы был запас яков, я решил отправить один вьюк в Гумбум с одним бурятским ламой, ехавшим туда с одним же монголом из хошуна цайдамского барун-цзасака. Эти два смельчака, имея четыре лошади, решили пройти пустыню только вдвоем.

2 октября они простились с нами; я с этим бурятом отправил письмо или, вернее, жалобу сининскому амбаню на обман тайчжинаров. В этот день и мы, навьючив на яков и лошадей наши вещи, двинулись в дорогу. День прошел благополучно, и мы ночевали на первом перевале от Цон-ра. В эту ночь украли одну лошадь у старика, одного из наших подрядчиков.

3 октября караван наш разделился на две части. Одни, которые полагались на своих лошадей, пошли вперед, мы же, задерживаемые тихим ходом яков, должны были отстать. С первой партией пошел некто Шабри, который взялся везти два моих вьюка. Один из них он наложил на купленного им яка и поручил своим товарищам, другой же взял на свою лошадь. Лишь только они скрылись за первый перевал, Шабри бросил мои вещи на самой дороге, привязав к ним свою тощую, изнуренную лошадь, которая не могла вынести и двухдневного пути.

Это новое мошенничество возмутило меня, и я заставил кья Сонама, как главу возчиков, ехать со мною вперед в погоню за Шабри. Он согласился, и мы вечером настигли их партию на плоскогории перевала Бум-цзэй. Шабри не находил слов оправдания, но в переговоры вступила его старая, больная мать. Она слезно умоляла меня не лишать ее одной оставшейся, мало-мальски сносной лошади, на которой она, больная, могла бы добраться до Цайдама, где хотела бы похоронить свои кости. Ее слова подействовали на меня, и я не был в состоянии исполнить своего замысла, отнять силою лучшую из трех оставшихся лошадей Шабри. Пришлось взять худшую лошадь, хотя на вид она была достаточно бодрою, и, казалось, доставит свой вьюк в Цайдам.

4 октября пришлось вернуться немного назад навстречу вьючным животным. Их мы встретили возле банака пограничной стражи, которая с наступлением холодов переселилась в горы из летней своей ставки на Сан-чу. Вечером наши цайдамцы увидели в табуне начальника стражи одну рыжую кобылицу, в которой признали украденную у них в передний путь.

Тотчас отправились три человека к ставке стражи и, указав узнанную свою кобылицу, потребовали выдачи ее. Начальник сказал, что он купил ее у одного местного тибетца, который живет на расстоянии однодневного пути отсюда. Он обещал отправить к нему гонца, так как он купил ее за 6 ланов, без получения коих обратно не может возвратить кобылы.

5 октября. В сегодняшнюю ночь снова украли лошадь у одного чахара, ехавшего в нашем караване. Он, желая прокормить лошадь всю ночь, не привязал ее с вечера в круг между палатками, как делали другие, а оставил на длинной веревке позади палаток и сам лег подле нее. Я спал с винтовкой в руке подле сложенной кучи моих зашитых книг. Ночью чахар разбудил меня и сказал, что слышит шум невдалеке от лагеря. Я быстро поднялся и, схватив винтовку, направился в указанную сторону. Ночь была темная, но заходящая неполная луна все же позволяла разглядеть на холмике человека, ведущего лошадь. Я сделал в сторону его два быстрых выстрела, которые дали громкий отзвук в безмолвной тиши ночной. Вор исчез за холмик, и слышен был конский топот, быстро удалявшийся. Когда я убедился в безрезультатности моих выстрелов и возвратился к палаткам, все были на ногах и окруженный ими чахар в отчаянии сообщал о краже его единственной лошади.

Озлобленные новой кражей, совершенной, без сомнения, теми же стражниками, мы решили утром во что бы то ни было добиться возвращения кобылицы. Определено было – постараться устрашить начальника стражи. Поэтому мы отправили свои вьюки вперед. На месте остались 8 человек с верховыми лошадьми. Оставили при себе все пики и ружья, какие были в караване. Оказалось: 2 пики и 8 ружей, из коих европейского изделия было 5 (одно вовсе не стреляло). Это грозное оружие было выставлено напоказ. Послали двух человек приказать начальнику привести немедленно нашу кобылицу. Он, однако, не послал ее, а отправил к нам двух стражников, которые в мягких выражениях просили не обидеть их, так как кобылица была действительно куплена за 6 ланов. Они говорили, что хотя это и верно, но вследствие того, что она оказалась краденой, начальник просит дать только 4 лана.