– Он посвящен одному из богов Древа, - гадалка, тяжело дыша, кивнула в сторону чистящей перья птицы.
– Может, здесь нас не услышат.

Мейри кивнула.

– Слушай, у акай есть теперь пастырь. Он служит кому-то, кому - не знаю. Делает для него работу, а тот служит еще кому-то и готов из-под земли тебя добыть, чтобы услужить хозяину. Акай были против. Они о тебе знают, боятся. Но пастырь обещал человеческое тело тому, кто первым укажет на тебя. Мои акай тоже все с ума посходили. Я с трудом вырвалась. Поверь, еще немного, и они вынудили бы меня указать на тебя. Я притворилась, что ничего не знаю, что встречала Ласточку, но не знаю, где она теперь. Пастырь уже убивал таких, как я. Он странный - играет с живыми и мертвыми, могущество его растет. Я боюсь его, он может уничтожить меня или забрать себе всех моих акай. А это для меня - тоже смерть. На беду ты к нам пришла! Мне не надо от тебя денег. Я не выдала тебя только потому, что боюсь тебя не меньше. Ты пощадила одного акай, хозяина старика, пощади и меня! Пощадишь?

– Да, - надтреснутым голосом сказала Мейри.
– Обещаю. Я не хочу, чтобы ты умерла. Вот, возьми. Спасибо.

Она протянула чародейки серебряный. Гадалка не протянула руку, чтобы забрать монету, и сагиня положила деньги в пыль у ее ног.

Мейри не помнила, как выбралась с ярмарки. Дорога привела ее на набережную. Здесь она села у самой воды и опустила пальцы в воду. Река, как всегда, молчала. Поиск велся грамотно, возня в Куртине была тщательно скрыта от стихий. Или же боги играли в свою любимую игру - 'забавляйся, человеческий малыш, расти и помни Отца да Мать'.

– Кхе, кхе...юная дева, не дашь ли на хлеб старому солдату, потерявшему здоровье и молодость на службе у Добрейшей...

Мейри подняла голову. Преван заморгал и попятился. Рука его потянулась к ярко-красному шраму на голове.

– Госпожа...

– Возьми, - сагиня протянула ему пару серебрушек.
– Купи себе еды.

Преван с тоской оглянулся, потом приблизился и осторожно взял монеты из ладони Мейри сухими горячими пальцами.

– Прости нас за тот вечер, старик. Мы не хотели тебя обижать.

Преван крякнул, потоптался на месте и смущенно сказал:

– А я и не помню-то ничего. Крепкий, видно, был бренди. Я, может, тоже сделал чего не так, за то и получил...простите, барышня, ничего не помню. Вот, возьмите, это, кажется, ваше, - он выудил из-за пазухи косынку Тайилы, мятую, в засохших пятнах крови.

– А ведь точно, - улыбнулась Мейри.
– Наше. Спасибо, Преван.

Старик засеменил прочь, прихрамывая на речной гальке, но, отойдя на пару шагов, остановился и обернулся к девушке:

– Забыл совсем, - старик почесал в затылке.
– А сейчас вспомнил. Я вроде говорил с кем-то, то ли давно, то ли недавно. Так тот человек просил передать вам, юная госпожа, чтобы вы, как придут по вашу душу, спрятались куда-то, запамятовал, куда, но место это вам с детства знакомо, он говорил, там тихо, но потеряться там легко, чтоб вы надолго туда не шли, а то потом не выберитесь. Вот так сказал. Только вот...когда ж я с ним говорил-то...и какой он был из себя? Не помню, стар стал.

– А сам, тот человек, не хочет со мной поговорить?
– с улыбкой спросила сагиня.

– Не-а, - уверенно заявил старик.
– Не хочет. Меня потому попросил. А то, мало ли, война кругом. Вот и вам угроза есть. А он тоже солдат, как и я, навоевался уже...Обидел я его когда-то, - признался Преван, утирая глаза.
– Жизни лишил. Такие дела. Пойду в Единохрамье. Покаюсь.

– Передавай привет монаху, что делает лучший на свете бренди.

Преван что-то припомнил, вздохнул, подбросил на ладони монетки и поспешил прочь, поклонившись на прощанье. Мейри долго смотрела ему вслед, потом наклонилась над водой, опустила руку в струю и разжала кулак. Тонкая кисея косынки потемнела, распрямилась, и Неда понесла свою добычу прочь.

*****

Борай

Бораю нравилось в поместье женщины, которую он называл Дамой. Сад был огромен, Река подходила совсем близко, и фруктовые деревья и кусты, орошаемые речной водой, давали отличный урожай. Мальчик вдоволь наелся вишни, покололся малиной и чуть не слег с животом от свежего гороха. В перерывах между забытьем, в которое укладывал его учитель, Борай гулял по саду, даже нашел место, где река намыла крошечный песчаный пляжик под обрывом, сам приладил к дереву веревку и спускался к самой воде, чтобы поплавать.

Наплескавшись и утершись рубахой, мальчик развешивал мокрое на ветках растущей у самой воды вербы, а потом доставал из мешочка и рассматривал свои 'сокровища': кожаный браслет, подаренный Учителем, изящный костяной ножик, найденный им в одной из гостиниц во время очередной поездки, кусочек слюды, сушёную жабку, свечу в форме древесного листика, с фитильком и будто бы настоящей росинкой из воска. Борай с равнодушием откладывал в сторону две золотые монеты - подарок от беловолосой Дамы - красивое, но немного стершееся Древо он уже рассмотрел в деталях, а тратить деньги ему было не на что, если учитель когда и отпускал его в город, то только с Орехом, а тот, бывало, и отбирал монетки, выданные никчемышу на развлечение и сладости. В самом уголке мешочка, свернутый трубочкой, лежал клочок желтоватой бумаги. Борай ложился на спину, разворачивал листок и рассматривал его против солнца. Бумага начинала светиться насквозь, крошечные пятнышки и уплотнения в ней меняли рисунки самым неожиданным образом: то, казалось, что ласточка несет что-то в своей немного подмытой водой лапке, то лисичка принюхивается к несущейся по ветру треугольной черточке, похожей на девичью косынку.