Жизнь города кипела вокруг. Мейри заглянула в пару книжных и эпистолярных лавок, прошлась по набережной, купила себе на лотке рыбный пирожок. За ней увязались нагловатые школяры, посвистывая и выкрикивая пошлости, и девушка, спасаясь от их внимания, юркнула в людской поток. Горожане, кидая друг другу короткие фразы, шли куда-то целенаправленно, торопясь и увлекая за собой все новых прохожих. Толпа кривыми переулками вывела ее к площади перед низким каменным зданием, в котором сагиня узнала старое Пятихрамье с выдающейся на восток апсидой огня. Храм уже не давал потоков, стены его были осквернены похабными картинками, он был как старик, покрытый язвами, покинутый всеми перед лицом смерти, но вдруг обнаруживший, что дочери и сыновья его вернулись в раскаянии и прощаются с ним, исполненные горя. Мейри увидела слабые завихрения стихий над крышей. Храм был еще жив, он откликался.

Толпа собиралась, люди чего-то ждали, заметно волнуясь. Большинство тех, кто пришел на площадь перед Храмом, были цеховыми работниками, 'фартушниками', но то тут, то там в толпе мелькали богато одетые господа в сопровождении слуг. Со стороны широкого переулка подъехало несколько карет и телег, из-за тесноты кучера и возчики ругались, перекрикивая друг друга. По некоторым, услышанным в толпе фразам, Мейри поняла, что на этот день назначен был снос Храма, самого древнего и почитаемого в столице, и горожане собирались помешать этому. Многие из собравшихся с беспокойством поглядывали в сторону одной из телег, на которой с равнодушным видом, покуривая трубки и поплевывая, восседали крепкие молодые люди с молотами на коленях.

Мейри из осторожности отошла к выходу в проулок - она знала, на что способна разбушевавшаяся толпа: когда-то вот такой же людской поток неподалеку от Четырех Сел смел с лица земли поселок бершанцев-переселенцев, обвиненных в краже скота. Однако наблюдая за потоками стихий над Храмом, девушка почувствовала нечто необычное и осталась на площади. Ропот нарастал. Саги, двое мужчин и женщина, стояли рядом с Храмом. Они успокаивали людей, но толпа уже никого не желала слушать.

Несколько мужчин в темных гоунах остановились недалеко от девушки, у одного из них кончики пальцев были выкрашены в черный цвет, у двух на лицах видны были татуировки. Девушка с интересом смотрела на 'всамделишных' бесовиков. Те оглядывали толпу и негромко переговаривались. Из проулка выехала карета, из которой почти на ходу выпрыгнул высокий смугловатый господин лет сорока, с хмурым, напряженным лицом. Он поздоровался с учтиво поклонившимися мужчинами и скрылся в храме, пройдя совсем близко от девушки. Та успела разглядеть четыре строки татуировок и алую подкладу на плаще. Остальные бесовики, переглянувшись, последовали за ним.

Мейри мысленно присвистнула. Четыре строки - высокий ранг. Храм Смерть Победивших посчитал снос старого Пятихрамья достаточно значительным событием, чтобы послать туда жреца не из последних.

Люди уже в полный голос выкрикивали призывы отстоять храм и бить проклятых бесовиков. Молодчики с молотами не спеша слезли с телеги и прошли через толпу ко входу в храм, зыркая по сторонам. Вслед им летели проклятья.

– Без истинной веры оставить нас хотите?!

– Прогоним бесовиков!

– Храм - наш! Не дадим святотатству свершиться!

– Ласточка! Ласточка прилетела!

Мейри удивленно обернулась. Совсем рядом, у ступенек кареты, в которой приехал жрец четырех строк, в возбуждении размахивая руками, прыгал на месте убогий паренек, некрасивый, низенький, лопоухий, с крупной бугристой головой и глазками-щелками. Никчемыш. Рыжеволосый парень, по виду слуга, шипя, пытался втащить паренька в карету - тот вырывался и кричал:

– Уйди, Орех! Уйди! Ласточка моя прилетела! Пусти!

Воспользовавшись тем, что убогий отвлекся на слугу, Мейри шагнула под арку (у входа солидного двухэтажного дома) между оплетенными вечнозеленым вьюном створками кованой решетки. Никчемыш обращался именно к ней. Ласточка - это она. Так ее звали...саг и...многие. Осторожно выглянув, девушка увидела, что паренек потерял ее из вида и крутит во все стороны лобастой головой. Слуга, видно, уселся обратно в карету - наружу торчали носки грязноватых сапог. Мейри свистнула и махнула рукой, когда никчемыш обернулся на звук. Паренек радостно заулыбался и забежал под арку. Девушка строго посмотрела на него и спросила:

– Меня, что ли, звал?

– Тебя. Прилетела?
– никчемыш погладил ее по руке, глядя ласковыми влажными глазами.

Мейри кивнула и улыбнулась, разглядывая мальчика. Тот в восторге таращился на 'ласточку'. Пленсы натворили дел в Доме никчемыша, но ушли, не удержались, не смогли угнездиться в царстве большого, невинного сердца. Мейри не нужно было объяснений, чтобы понять: он такой же, как и она - путник, бредущий по дорогам сразу трех миров. Разглядел ее, в толпе увидел. Мейри вдруг нахмурилась:

– Ты чей? С кем ты тут?

Никчемыш дожил до таких, немалых для его Дома, лет, хорошо одет - кто-то заботился о нем. Паренек забубнил что-то, кивая на карету. Из невнятных объяснений девушка поняла, что 'Орех плохой, бьет Борая, а учитель хороший, кормит Борая, но гулять не пускает'

– Тебя Борай зовут?

Никчемыш мелко закивал, подпрыгивая на месте.

– А я - Мейри.

– Мейри. Ласточка.

– Ты тут с кем?

Мальчик замахал в сторону храма. Там как раз подкатили ко входу телегу, и давешний четырехстрочный жрец вскочил на нее, оказавшись выше толпы. Головы собравшихся обернулись к бесовику, заговорившему звучным, хорошо поставленным голосом. Ветер доносил до спрятавшихся под аркой гул толпы и обрывки фраз пастыря.