— Серьезно, что ли?

— Что серьезно?

— Ты серьезно, что русский — это испанский наоборот?

— Серьезнее не бывает.

— Святые угодники! — возопил я. — Мы сосуды, сообщающиеся парусники. Это же тютелька в тютельку подпадает под теорию Бустрофедона о том, что кириллица (он говорил: кюриллица/кюлиррица) — это латиница наоборот и по-русски ее можно прочитать зеркально.

— Бустрофедон всегда шутил.

— Ты сам знаешь, шуток не бывает. Все говорится всерьез.

— Или в шутку. Жизнь была тотальной шуткой для него. Или для Него, как пожелаешь. Ничто человеческое было ему не божно.

— То есть для него не было ничего серьезного. Следовательно, не было и шуток. Аристотелевская логика.

Куэ тронулся. Изобразив прежде ртом восклицательный знак, Джиммидинкуэ.

— Мать твою, чувак, — сказал он, — если я закину тебя на этой машине времени жить к софистам, никто особо не соскучится.

— Кто бы говорил, тебе-то не хватает разве что остановить свою квадригу, «Катр Шве», вылезти и убить корову, чтобы погадать на ее печени, наступать ли нам дальше на Сарды или возвращаться к морю. — Он улыбнулся. — Предлагаю нам с тобой составить досократовский дуэт. Из нас вышли бы отличные Дамон и Финтий.

— Ху из ху?

— Ваши бабки — наши песни.

— Что-то мне не верится, что ты готов пожертвовать жизнью ради меня.

— Да? А разъезжать с тобой, быть за пассажира, сидеть на этом месте для самоубийц — это, по-твоему, не самопожертвование?

Он рассмеялся, но ногу с газа не убрал.

— К тому же я всегда готов занять твое место.

Он не понял или не захотел вникать. Строптивому недостаточно слов. Ему подавай циферки, жонглируй номерами. Жаль. Я бы завел с ним беседу. Заведу с собой. Буду мастурбеседовать. Эволюция поллюции. La solution d’un sage n’e que la polution d’un page [107] . Паж пажа пажу пажа па жопе. Кое-кто смотрит на соломинку в жопе ближнего, а в своей бревна не замечает. В стране кривых слепой — король. Пословицы, что говорят старухи у красного фонаря. Red Light District [108] . Светофор придумали бляди? Нет, изобретателю его стоит памятник в Париже. Это есть в «The Sun Also Rises». И встает солнце. Единственное, что встает в этом романе. The Sun Only Rises. Бедняга Джейк Барнс. На луне ему повезло бы больше. Меньше тяготения. Или весь порох вышел у него в любовных залпах? Сифилиды Шопена. По теории конферансье, гуру церемоний, каждому мужчине отпущено определенное количество выстрелов, не важно — как, когда и где (но рядом с тобой) я их израсходовал. Выстрелил пятьдесят раз в юности — на пятьдесят раз меньше выстрелишь в старости. А уж меткость — дело десятое. Да ты, парень, сексуально озабоченный. Не встречал еще человека, который не был бы сексуально озабоченным. Кто сказал? Олдос Хаксли. Так и знал, что не сам придумал. Эссе — это не твое. Эссе, essais, essays. Для Олдоса Хаксли — exsays. Он уже умер? Нет, живой еще. Не на людях помирать нелюди. Просто никто о нем не говорит. Блин, опять этот старикан с трезубцем и тритонами, Бог роицу любитТ. В кубинской литературе куда ни плюнь — всюду он. Как в Париже Эйфелева башня. А, вон, вижу/не вижу/вижу. Посмотри, какой мостик. Кому-то в рот посмотреть или искать глазами гимнастку? Вот про рот не надо, пожалуйста. В закрытый рот комар не влетит. Муха. Комар, мухи ночью не летают. Прощай, Нептун. В «Кармело» люди едят, а «Аудиториум» весь искрился, резвился, развился. Как ты? Тс-с-с-с-с. Тридцать три, тридцать три? Нет, просто там, где начинается музыка, умирают слова. Гейних. Гайн Гитлере. Кончертокончен. БахальдиВив? Концерт не окончен, Энна Филиппи будет биться с арфой, вальсируя plus que lente [109] . Интродукция и аллегро. Хватит уже о сексе. Черт, это же Равель, известный асексуал. Разве что там (сам), на Антибе. Не забывайте, Ида Рубинштейн танцевала на столе. И что с того? Где Ида, там и еда. Harping in the dark [110] . Инна? Нет, Эдна в вальсе, в сальсе, играет «Море» в Зальцбурге, гонит арфовые волны по водам Зельца, небесная лироносица, с дикой, буйной флейтой (кожаной), небесная Гарпа. Гарпа? Так и пишется. А играют на ней гарпии. Энна воплощает свое небесное звучание: Marxing the Harp. Или это отрыжка горы Эдны? А может, Клайбер. Эрих Клавир. Eines wohl temperiertes Kleiber. Eine Kleiber Nachtm"usik. Ein feste [111] . Вот тут лажанулся. Ein feste Brandeburg. No good. Komm S"usser Todd-АО [112] . Нипайдет. А может, Челибидахе, Челидибах, Челомбияхе, Вчелюстибахи, Целыйвидаки, Челибераче, ироически переходя на третью (drei) скорость, Куэвидаче, разгоняясь, потому как (утверждает он) обнаружил некую пыльную (или напудренную, как старый парик) партитуру в Зельцбурге, доказывающую, что Ардеболь и Клайвер и даже Сильви & Бруно Вальтер ошиблажались, так что Адольфас Гитлер правильно делал, что запрещал Вальтеру исполнять Бетховена в зальсе, Reichearsing, fffeisant des repetitions [113] , н-н-нет ничего лучше французского, Французского, для того, чтобы этот малый, стукач, которому суждено умереть смертью, о какой мечтает всякий меломан, — в концертном зале, чтобы он, Стукач, слушал музыку с чердака, где прячется, и читал По Огню, написанную, дабы fastidiare il souvenire d’un grand’umo [114] и быть прочитанной (Jazz a l’homme или Chas Salon) за время, в которое Челибиде успевает сыграть на Эоловой арфе, потому как оба ходили на курсы скорочтения. Чтецы-акселераты. Gli Scelerati [115] . Тут нас вывернуло на Авениду Президентов, в Обиду Президентам, акт на высшем уровне. Широко известно, что, когда они приходят в негодность от долгого употребления, ничего не остается, как заменить их испорченными, порочными Vice Presidents [116] .

И тогда я увидел, как она шагает по тротуару. Boccato di castrati. Сказал я Куэ.

— Кто? — переспросил он. — Альма Малер-Гропиус-Верфель?

— Spermaceti. Sperm-whale. Спермацетовый скит.

— Whale? I mean, where? [117]

— Эхой! Эхой! On starboard, sir. По правому борту.

Капитан Куераж вперился.

— Приехали. Я в сосиску. Она у меня двоится.

— Так их двое. Прости за инфраязык, но я знаю только ту, что поближе. Подругу Кодака.

— Подружку.

— Которая поближе, старик. Метаязык к твоим услугам. Прятаязык.

— Ну, блин, у тебя и зрение.

— Хочешь сказать, ну у меня и очки.

— Благодари Бена Франклина Делано. В каждом очке по дев-очке. У тебя бифокальные очки для изучения противоположного пола. Чтобы положить его напротив. Клинику клиникой вышибают.

— Бисекскальные. Вот это баба.

— Ты что, вправду с ней знаком?

— Да, говорю же. Кодак мне ее представил.

— Таких не представляют, а предоставляют.

Они были уже почти на углу. Точно она, как же ее зовут? Наверняка с подругой. Le amiche. The tits of lovelyness [118] . Бисфокальные. Есть слово «тетралогия», «трилогия» и даже «пенталогия», если кто замахнется на пять. А про шесть книг говорят «сексология»? Биология? Фрейд пишет, что примитивных женщин, как детей, можно побудить к любому сексуальному опыту. Про недоразвитых не пишет. Он с такими не был знаком. Но эта-то сверхразвита. Уже побудили или это Природа-матушка? Нет никакой природы. Одна история. Истерия. Истерия — концентрический хаос. Простите, история. Фрейд также пишет, что можно быть расположенным к любым оральным ласкам и при этом брезговать зубной щеткой своей возлюбленной. Жулета? Что такое, Роми, дорогой? Снова брала мой Про-фи-лактик? Ошибался Сигизмунд. Я готов добраться туда, куда щетка не достанет. Where brushes fear no sweep [119] . Черт, сворачивают на Пятнадцатую. Пятнадцатую улицу, простите, Бертран. Where Russells fear to think [120] . Уйдут же. Поворачивай, Куэ, поворачивай, козел. Куэзел.

— Подсекай ее, заразу, сзаду.

Он воззрился на меня, как бы говоря: Я не ослышался? Звездный педант, но тут же, все еще играя Кэупитана Ахава в погоне за Morbid Dyke’ом, крутанул штурвал, и кабриолет повернул, вылавировал вместе со всем содержимым, включая этот нактоуз или лог, лог Гога и Магога, маглоглог, и вписался в узкий канал улицы. Магеллан Куэ. Куэгеллан. Магалан. Магалена! Точно, точно. Техника. Мнмотехника. Мнимотехника. Арсенио Себастьян Куэбот спустил паруса, лег в дрейф и бросил якорь у противоположного угла, справа. Глубина пять саженей, три сажени, марк твин! Теперь по шлюпкам, выставить гарпуны.

— Ее зовут Магелена. Магалена.

— Оставь ее мне, — черт, придется остаться на борту. Называйте меня Измаил. — Он отдраил люк и посмотрелся в зеркало заднего вида. Пригладил волосы. Помешан на прическе. Юл Бриннер ничему не научил этого юнца. Пошел. Один. Отважный капитан. Влажный капитан. Вооружен до пробора. В чащу.

— Привези мне их живыми, Фрэнк Бакуэ.

Я стал смотреть в зеркало со своей стороны и увидел, как он идет навстречу их отражениям по левому тротуару. Приближается. Девять восемь семь шесть пять четыре три два один ба-бах! Коллапс полов. Коалиция. When works collide. When words collide [121] . Говорит. Да что он, блин, может им сказать? История Куэзимодо и Эсмеральды. Смеральда квашим слугам. Куэзимодо хочет подбить к ней клинья — и еще много чего. Не тут-то было. Шо ш ты такой страшненький, парниша. Уж таким я уродился. Прости. Да ты страшнее, чем этат, у которо Дисей еше гостил, как биш ево? Полифей, так ты ему сто очков фперед даш. Куэзимодо ходит, ходит, весь исходит, все думает, как бы ему завалить Эсмеральдочку. Думает, думает, думает. Осенило. Придумал! Разворачивает торговлю горгульями, открытками и прочей сувенирной дребеденью в соборе Нотр Не Дам. Первая ласточка. Быстро богатеет, как все первооткрыватели, это всякому известно. Выпархивает из своего гнездышка стервятника в выси готических сводов и отправляется на Пляс Пигаль. Снимает там первую красотку и ведет ее обедать в Нельскую башню, лучший ресторан того времени (XIII века, века проклятого: все, кто в нем родился, мертвы), и заказывает пару своих портретов в ее компании у миниатюристов школы Фонтенбло, офигенных, всеми признанных мастеров. На следующий день наш герой, поигрывающий легкодоступным соском, появляется во всех газетах и на всех досках объявлений на Рив Гош, издаваемых Теофрастом Ренодо. О Куэзимодо начинают поговаривать. Le Tout Paris [122] с ним на ты. Его называют ласково Куэзи. А некоторые, особенно американизированные, Моди. Это те люди, что говорят «The Bastill», проведя ночь в кутузке у фараонов (тоже англицизм), или «а drink of hydrohoney» [123] , и пляшут «country-dances» [124] , явно обгоняя свое время. Quel horreur le Franglais. A все эти чокнутые Плантагенеты. Les anglais a la lanterne! We shall take care of thee lateh, Joan of Arc [125] . Куэзимодо вновь идет на Пигаль и выбирает. На сей раз он отправляется в «Эквус Инсанус», трактир. Quel horreur le Franlatin. Quod scripsi scripsi, Rabelaesius. Vae vatis. Carmen et error [126] . Факсимиле воспроизводятся во всех свитках. Эсмеральда, которая грамоте не обучена, как, впрочем, практически все (предложение на газеты явно превышает спрос, в результате они тихо чахнут и банкротятся, и до ежедневной прессы в Париже ждать еще пять веков), разглядывает — как, впрочем, практически все — картинки. Квазимодо в объятиях Кармен и в объятиях Эррор. Квазимодо в обществе красавицы, в обществе гурии. Да что они в нем находят? начинает задаваться вопросом (с той самой минуты, как видит первую картинку) Эсмеральда. Новые походы на Елисейские Поля, на авеню Гранд-Арме, в Сен-Жермен-де-Тпру и новые побасенки в газетенках. Или газетенки в побасенках. Эсмеральда вконец заинтригована и решает посмотреть на Куэзимодо вблизи. В ужасе. Еще ближе. В еще большем ужасе. Еще, еще ближе. Эсмеральда имеет привычку, разговаривая с мужчиной, нервно застегивать и расстегивать пуговицы на его рубашке. Куэзимодо — гигант, в жизни и в поэзии. Эсмеральда совсем рядом. Она начинает было поигрывать пуговицами. Но Куэзимодо больше не интересна эта мулаточка, строящая из себя цыганку. На что она ему? К его услугам толпа девиц, гораздо лучше одетых, к слову, et quell m'etier! Он, выражаясь средневеково, застегивает гульфик. Что же он им там вкручивает? В такой темноте узнать его они не могли. Голос, ну конечно же. «Драгоценная моя, ты же знаешь, я люблю тебя всеми силами души». Етитский звездный голос. Щедрая душа. Разговаривают. Разговаривают и прогуливаются. Вот это техника. Опыт. Подходят, беседуя. Трубят фанфары, играет туш. Летит сонм херувимов. А вот и они. Открываю дверцу и выхожу. Хорошо хоть темно. Чувствую себя несколько Квазимодно. Включить эрогенный голос. Чистой воды подражание. Я хамелеон в любви. Хам елей он.