В том, что Советская власть относила бандитизм к преступлениям, совершённым «без контрреволюционных целей», не следует усматривать смягчающего обстоятельства. Напротив! Это означало то, что судьи и прокуроры могли не обременять себя поиском доказательств «контрреволюционности» деяния и без лишних сомнений пускать подсудимых «в расход». Власть прекрасно понимала, кто выступает против «порядка управления».

В своём стремлении «нагнать жути» власть часто переходила границы, раздувая «бандитские» дела даже там, где и не пахло ни бандами, ни оружием. Примером может служить так называемое «чубаровское дело».

Речь идёт о групповом изнасиловании девушки, которое совершили 21 августа 1926 года молодые ленинградские рабочие в саду «Кооператор» (бывший Сан-Галли), расположенном на Лиговке, в районе Чубарова переулка. Подобные преступления в то время не являлись редкостью, особенно в рабочих кварталах. Здесь среди хулиганов царила половая распущенность (была распространена, например, такая забава, как «тюльпан», когда пойманной девушке завязывали поднятую юбку над головой). До 1926 года подобные «шалости» карались строго, но не жестоко. Однако новый уголовный кодекс надо было опробовать в качестве пропаганды на живых людях, и особенно «бандитскую» статью. Развернули широкую кампанию, и под горячую руку «красная Фемида» бросилась рубить мечом направо и налево.

«Чубаровское дело» превратили в показательный процесс. Уголовное дело слушалось в Ленинградском губсуде в декабре 1926 года. «Особый цинизм» дела состоял, по мнению судей, в том, что потерпевшая была комсомолкой и готовилась поступать на рабфак! При этом любопытно отметить, что многие из 22 «бандитов» тоже были комсомольцами, а один — даже кандидатом в члены партии…

Вокруг обычного уголовного преступления раздули невиданный политической психоз. Один из общественных обвинителей, журналист по профессии, писал:

Чубаровское дело затрагивает огромные социальные вопросы… Величайшее значение настоящего процесса состоит в том, кто поведёт за собой нашу молодёжь — чубаровцы или советская общественность. Рабочий класс сейчас скажет словами Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью».

Парней обвинили в бандитизме, и семи участникам изнасилования была назначена «высшая мера социальной защиты» — расстрел (отметим, что пострадавшая осталась жива). Остальные получили сроки от 3 до 10 лет лишения свободы (для отбывания наказания «чубаровцы» были направлены на Соловецкие острова).

Таким образом, был создан прецедент, позволявший любой криминал возводить в ранг политического преступления (или же бандитского, что, как мы видим, в то время означало то же самое).

Надо, однако, заметить, что в это время хулиганство наряду с бандитизмом было одним из криминальных бичей общества. Использовали это в своих целях и представители «жиганского» движения. В Питере в середине 20-х годов появляется, например, «Союз советских хулиганов». Возглавлял его бывший есаул 6-го казачьего кавалерийского полка Дубинин. Ему удалось собрать в единый кулак более ста молодых парней. Все они добывали средства к существованию уголовными преступлениями. (Более подробно о хулиганстве и об отношении к нему в уголовном мире мы расскажем в очерке «Сталинская перековка воровского братства», глава «Жизнь диктует свои законы»).

Именно введение 59-й «бандитской» статьи в значительной мере послужило причиной краха «белогвардейской уголовщины». Прежде всего это оттолкнуло от «бывших» основную массу «босяков», которые и без того были недовольны попытками «буржуев» верховодить в уголовной среде. Раз за бандитизм «светил вышак», босяки решили заняться менее опасными промыслами — воровством, грабежами и проч.

К середине — концу 20-х годов изменения произошли и в среде беспризорников. Основная их часть (благодаря усилиям новой власти) отошла от преступного мира и адаптировалась в новом обществе. Те же, кто не порвал с уголовщиной, значительно подросли, оперились. Молодым, агрессивным ребятам было не по нутру, что ими помыкают «дворяне». Хотелось самим попробовать власти, стать во главе, повести за собой…

Новая власть использовала для раскола в уголовном мире и другие хорошо продуманные методы. Особенно ярко это проявилось в период расцвета новой экономической политики — НЭПа. В обществе насаждалось активное неприятие «нэпманов» — прослойки новых собственников, мелких предпринимателей, зажиточной части населения. Пресса того времени, например, даже печатая криминальную хронику, выполняла совершенно определённую идеологическую задачу — не только напугать обывателя, но прежде всего возбудить чувство злорадства по отношению к новой буржуазии, которая в первую очередь становилась объектом преступлений. Действительно, жертвами краж и ограблений были в основном достаточно имущие граждане. В Питере 1922–1923 годов громкую известность получили дела, связанные с ограблением квартир меховщика Богачёва на улице Плеханова, ювелира Аникеева в Чернышёвом переулке, убийство семьи мясоторговца Розенберга с Охты, жены владельца мучного лабаза… Обывателю помельче как бы исподволь навязывалась мысль, что уж его-то минует сия горькая чаша. Работяг, мелких советских служащих власть защитит, а «буржуи», «нэпманы» пусть защищаются сами. То есть уголовникам ненавязчиво указывалось направление, в котором можно было действовать относительно безопасно.

Вспомним стихотворение «Стоящим на посту» того же Владимира Маяковского, обращённое к работникам милиции, где поэт проводит эту мысль прямо и без всяких недомолвок: